Сладкий кусок не доедала…
Кто вас, милые, погубил?
Встрепенулся царь:
— Сестра, сестра, слышишь небывалое? Уточка над детками стонет, человечьим голосом приговаривает.
— Это тебе, братец, чудится. Велите, няньки, слугам утку со двора согнать.
Стали утку гнать, а она в небеса взлетит, да опять к лебедятам кинется. Сама плачет, сама приговаривает:
— Кря-кря, мои деточки,
Кря-кря, лебедяточки,
Погубила вас злая сестра,
Злая сестра, подколодная змея.
Отняла у вас отца родимого,
У меня взяла мужа любимого,
Потопила нас в быстрой реченьке,
Обратила нас в белых уточек,
А сама живёт-величается…
Выбежал тут царь во двор, стал уточку ловить. А она от него не летит, сама ему в руки бежит. Взял он её за крылышко, взмахнул над головой:
— Стань, белая берёза, за мной позади, а красная молодица — передо мной впереди!
Бросил он уточку наземь, и стала белая берёза у него позади, жена молодая у него впереди. В белом шёлковом сарафане, в белом шёлковом платке, в красных сапожках. Обрадовался царь, бросился её обнимать-целовать, а она горько плачет, в голос рыдает:
— Ой, беда, мой любимый муж: то не белые лежат лебедятки, то родимые лежат твои ребятки — трое сыновей, трое родных детей.
Тут и царь горько заплакал, наклонился над лебедятками. Как упала отцовская слеза на белые крылышки, встрепенулись лебедятки, закрякали. А тут солнышко высоко взошло, ярким светом брызнуло. Обернулись лебедята ребятами. Старших два — словно отец — крепки, сильны, на ноги резвы, а младшенький — тихонький да слабенький, матушкин запазушник.
Вот-то счастье было! Стали жить-поживать, добра наживать, худо забывать.
А злую сестру привязали к лошадиному хвосту, размы́кали по полю. Где оторвалась нога — там стала кочерга; где руки — там грабли; где голова — там куст да колода. Налетели ветры, развеяли кости, не осталось от злодейки ни следа, ни памяти.
МОРСКОЙ ЦАРЬ И ЕЛЕНА ПРЕМУДРАЯ
некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с молодой женой. Детей у них не было. Очень они оба об этом печалились.
Вот поехал раз царь на охоту. Долго он по лесу бродил, красного зверя бил, лесную птицу теребил. Устал, истомился — пить захотел. Пить захотел, а воды нету. Стал он ручей искать — ручьи повысохли. Стал ключи искать — ключи завалены. Вдруг видит на лесной полянке круглое озеро, в нём вода, как хрусталь чиста, как снег холодна. Не случилось у царя под рукой ни ковшика, ни чарочки; лёг он на землю, припал к воде губами. Стал пить. Вода по всем жилочкам разливается, силушки придаёт. Напился царь, хотел встать — не тут-то было! Держит его кто-то за бороду, головы поднять не даёт. Бился царь и так и сяк — не может вырваться. Вот он и говорит:
— Кто меня держит, кто не пускает?! Отпусти! Милости прошу!
Заходила вода в озере волнами, загремел из воды голос страшный:
— Отпущу тебя, царь — добрый человек, если отдашь мне, чего дома не знаешь.
Вот царь и подумал:
«Всё я у себя дома знаю. Каждый гвоздик своими руками вбил!»
Да и дал слово водяному царю, что отдаст ему через пятнадцать лет, чего сейчас дома не знает.
Царь водяной отпустил его бороду.
Вот подъезжает царь к своему дворцу, невесёлый, сумрачный. Всё его забота берёт: «Чего я дома не знал!»
Подъехали к золочёному крыльцу. Выходит его встречать царица молодая с сыном на руках. Тут царь горько заплакал — вот чего он дома не знал!
Ну, что делать?! Не век же тужить да плакать.
Вот они год живут, и другой живут, и пятнадцать лет живут. Вот и пятнадцать лет прокатились.
Призывает к себе царь Ивана-царевича.
— Так и так, — говорит, — сын мой любимый, Иван-царевич. Посулил я тебя водяному царю; надо тебе, сынок, к нему в службу пойти!
Опечалился Иван-царевич, да делать нечего. Взял Иванушка котомочку, — мать ему пирогов-шанешек напекла, молочка налила, — он в путь и отправился.
Шёл-шёл, навстречу ему бабушка-задворенка. — Куда, Иван-царевич, путь держишь?
А он злой идёт — на старушку как гаркнет:
— Куда хочу, туда и иду! Тебя, старая, знать не знаю и спрашивать не спрашиваю…
Поглядела на него бабушка-задворенка, ничего не сказала, мимо прошла.
Тут Ивана-царевича стыд взял. Был он молодец добрый, ну и стало ему совестно. Он назад повернул, старушку догнал.
— Прости меня, бабушка, что я тебе нагрубил. Горько мне, Ивану-царевичу, в службу к водяному царю идти.
— Ничего, Ванюшка, — говорит бабушка-задворенка, — не печалься. Иди ты прямой дорогой — выйдешь к озеру. Прилетят туда двенадцать голубиц — двенадцать девиц. Отряхнут свои крылышки, сбросят свои пёрышки, станут в пруду плескаться. У всех крылышки, что снег белы, а у одной — пёстренькие. Вот ты улучи минуточку, захвати их себе. Заберёшь — тебе счастье, не заберёшь — пропащая твоя голова!
Поклонился Иван-царевич бабушке-задворенке.
— Спасибо тебе, бабушка, за добрый совет.
Пошёл Иван-царевич прямой дорожкой. До лесного озера дошёл, спрятался за дерево. Прилетели вдруг двенадцать голубиц — двенадцать девиц, скинули свои крылышки, сбросили свои пёрышки, стали в воде плескаться.
Видит Иван-царевич: все крылышки белые, — два крылышка пёстреньких, и утащил пёстрые крылышки.
Вышли девицы из воды, прицепили свои крылышки, надели свои пёрышки, сделались голубицами, вспорхнули и полетели.
А одна девушка на берегу стоит, горькими слезами плачет, русой косой слёзы утирает, ищет свои пёстренькие крылышки. Ищет-ищет, приговаривает:
— Скажи, отзовись, — кто взял мои крылышки? Если стар-старичок, — будь мне батюшкой; если старая старушка, — будь мне матушкой; если добрый молодец, — будь любимый муж!
Тут Иван-царевич вышел из-за дерева.
— Вот твои крылышки!
— Ну, скажи теперь, добрый молодец — нареченный муж, ты какого роду-племени и куда путь держишь?
— Я Иван-царевич, а путь держу к твоему батюшке, водяному царю немилостивому.
— А меня зовут Елена Премудрая. Я у батюшки своего немилостивого любимая дочь! Буду, Иван-царевич, тебя из беды выручать.
Вот пришли они в водяное царство — морское государство. У ворот сорок острых пик, на каждой пике молодецкая голова. На одной пике головы нет.
— Эта пика для тебя приготовлена, — говорит Елена Премудрая. — Ну, да я тебя в обиду не дам!
Зашёл Иван-царевич во дворец к водяному царю.
Сидит царь на троне в золотой короне. Кругом жабы пялятся, ерши ершатся, щуки грозятся. Рак клешнёй Ивана-царевича за плечо схватил. Сом большим усом ноги обвил.
Закричал водяной царь грозным голосом:
— Ты что пятнадцать лет меня ждать заставил? Тут работы накопилось, дело остановилось. Теперь надо в одну ночь всё выработать. Ну, ступай да смотри, чтобы ты мне к утру-свету вырубил дремучий лес, землю вспахал, пшеницу посеял, ту пшеницу сжал, муку смолол, пирогов напёк и мне на стол принёс. А не то быть твоей голове на моей стене, на железной спице!
