И мелочиться Арден не собирался.

Шаг за шагом, с проворностью ночного хищника, Ниррен приближалась к своему дому. Завидев огни костра стражей, что несли бдение до самого утра, она обогнула поселение через терновые заросли, и незаметно вышла к хижине с другой стороны. Однако, когда она очутилась в отчем доме, то застала отца неспящим. Тот сидел напротив входа у очага и поджидал заблудшую дочь.

Сердце ее ухнуло вниз.

— Где ты была, Ниррен?

Лихорадочно перебирая варианты и стараясь не глядеть Нандиру в глаза, она солгала:

— Только что вернулась с отхожего места, отец.

Старейшина встал и подошел к дочери, осматривая ее сверху до низу, и вдруг схватил за руку. С ужасом Ниррен разглядела порез чуть выше локтя: кровь стекала по руке, а она и не почувствовала ничего от волнения. Должно быть, порезалась, когда лезла через кусты.

— Тогда откуда это? — спросил Нандир, кивая на пораненную руку. — В отхожем месте нет колючек.

Все пропало. Возразить отцу было нечего.

— Ниррен, я спрошу всего лишь раз: ты была с тем, о ком все шепчутся за моей спиной?

Внутри нее все перевернулось: неужели они были столь неосторожны, что породили в общине слухи?

— Нет, отец, я…

Но девушка не успела и слова добавить, потому что щеку пронзила жгучая боль от пощечины — то Нандир ударил ее за произнесенную ложь.

— Не смей лгать мне! — ревел отец, замахиваясь повторно, но остановился, обуздав свой гнев. Ниррен отвернула от него лицо, чтобы не показывать выступивших слез. — Я знаю, к кому ты ходишь в лес, я ведь не слеп! Как ты смеешь ослушаться воли отца? Разве я не говорил, что не пара тебе безродный ученик знахаря? Он чужак, он никогда не был одним из нас! Арден недостоин тебя.

— Но он любит меня, отец! — вскинулась Ниррен, как только боль в щеке отступила и позволила ей говорить. — И ничего худого для меня не сделал.

— Куда важнее, любишь ли ты его, дочь?

Ниррен молчала. Не потому, что сердце ее к Ардену было глухо, а чтобы не злить отца и дальше, иначе кто знает? После такого никого не удивит, если Ардена поутру найдут убитым в своей постели. Отеческий гнев воистину страшен, она знала это, и оттого молчала, покоряясь его воле. Здравие любимого было для нее важнее всего на свете, но и от отца Ниррен не могла отречься.

— Ты должна прекратить эти встречи, — отец приблизился к ней и обхватил плечи, словно пытаясь загладить свою вину. — К Самайну ты станешь женой Хадригейна.

Как бы ни противилось нутро бедной Ниррен, слова против ее желания медом потекли из уст, успокаивая старейшину:

— Да, отец. Я стану его женой.

[1] Сидами древние кельты именовали волшебный народ, проживающий, по их поверьям, в холмах, лесах или болотах. Еще их называли фэйри или ши.

[2] Пиктов считают потомками всем известных кельтов, проживавших на северо-востоке современной Шотландии во времена позднего Железного века Британии и Раннего Средневековья.

— Арден, соберись, я не узнаю тебя.

Старик гневался, но Ардену нечем было его порадовать. После долгой ночи он сумел урвать лишь крохи сна, и теперь был сам не свой: руки не слушались его, а глаза то и дело слипались. Альвейн что-то талдычил ему, давал мелкие поручения, но вместо их своевременного выполнения Арден только клевал носом. Нет, так больше продолжаться не может. Как бы ни были сладки встречи с возлюбленной под светом луны, надолго его не хватит.

Задумавшись о наболевшем, юноша не заметил, как порезал палец, кроша морковь для обеда. Лезвие ножа обагрилось кровью, но боли он не ощутил и завороженно рассматривал нож, словно некую диковинку. Альвейн, насупившись, присел подле ученика и изрек:

— Если все у юноши валится из рук, значит юноша без памяти влюблен.

— Вздор и чепуха, — он нагнал на себя самый невозмутимый вид, хоть и подозревал, что старик видит его насквозь. — Я просто немного выбился из сил, мастер, только и всего. Не о чем беспокоиться.

— Интересно, на что же уходят твои силы, если днем ты слоняешься по двору, выискивая взглядом свою ненаглядную, а по ночам и вовсе сна не знаешь, ища приюта средь лесной чащи? — Высказав все, старик вздохнул, прикрыв глаза, а затем мирным тоном добавил: — Арден, сын мой, я стар, но пока еще не слеп и все прекрасно вижу. Твои чувства к дочери старейшины начертаны у тебя на лбу, а потому брось держать меня за дурака и выслушай, что я тебе скажу.

Арден повел плечами и не ответил. Перебирая свертки, запасенные на холода, он молча ждал, чем же старик сид удивит его, что нового откроет, если вся неприглядная правда его положения и так ему известна.

— Мальчик мой, не стоит тешить себя пустыми надеждами. Нандир Седовласый ни за что не допустит тебя в свою семью, не отдаст своей единственной дочери. Прошу, оставь это, не мучай ни себя, ни бедную девушку. Судьба ее уже расписана Богами: ей суждено стать женой другого мужчины. Отпусти ее и живи дальше, благо на свете достаточно красивых дев.

Но ему не нужны были другие девы, ни красивые, ни изуродованные! Ему нужна лишь она, Ниррен, нужна, как жаждущему необходим глоток свежей проточной воды, как задыхающемуся — глоток воздуха. Без нее вся жизнь потеряет краски, и он непременно погибнет, снедаемый горькою тоской.

Но вместо этого Арден предпочел лаконичный ответ, не желая обсуждать со стариком вещи, которые тот не способен принять.

— Я не просил вашего совета, мастер. И со своей бедой разберусь сам.

Альвейн не стал спорить, а лишь покачал головой, сочувствуя юноше, и вышел из хижины, предоставив Ардену возможность побыть одному. Но вместо того, чтобы отдать себя в руки печали, ученик знахаря лихорадочно перебирал в памяти все, чему его успел обучить сид. Единственное, что было подвластно ему сейчас — это его ремесло. Альвейн открыл для Ардена потаенный мир травничества и снадобий, способных творить чудеса. Но этих чудес оказалось недостаточно, чтобы поразить требовательного главу общины: треть общины обладала магической кровью. Однако Арден не мог позволить себе сдаться.

Пальцы его ловко соскребали из чаш толченую травяную труху, нарезали остро заточенным лезвием коренья и замешивали их в глубокой миске. Он надеялся отыскать нечто неординарное. Что-то, способное открыть ему новые знания, а вместе с ними — силу, с которой он бы мог стать кем-то.

Вслед за цветущим маем в земли пиктов пожаловала Лита. Когда травы коснулся бархат ночи, вокруг зашумело неистовое, неудержимое веселье. Девушки-соплеменницы, открывшие Богине-матери синеву узорчатых татуировок, почти нагие, водили хоровод вкруг большого костра в честь праздника летнего солнцестояния. Головы их венчали сплетения из веток бузины и алых гроздей рябины, чтобы ни один злой дух не пожаловал на их пир жизни и не омрачил веселья. Они заразительно смеялись и подхватывали молодых и старых мужчин, утягивая в задорный пляс. Даже юноши, что били костяными колотушками по пружинистой коже барабанов, пустились в пляс, и ритмичная дробь их становилась все яростнее и громче.

Но с кем бы ни танцевал Арден под завлекающие и одурманивающие дробные звуки, он упрямо не сводил глаз со своей Ниррен. Его взгляд с самого начала празднества был прикован лишь к ней. Он жадно ловил каждое оброненное ею слово, ласкал взором каждый изгиб ее тела, прекрасного и желанного. Но возлюбленная не глядела в его сторону, не собираясь плодить и без того расхожих слухов. После той ночи Ардена для нее будто не существовало. В груди юноши тоскливо заныло: неужели он все же обидел ее тогда, да так сильно, что обратился в невидимку?

Масла в огонь его самобичевания подлила и сама Ниррен, вдруг пустившаяся в пляс под руку с ненавистным Хадригейном. Поймав недовольный, почти хищный взгляд Ардена, мерзавец плутовски сощурил глаза и как можно развязнее обнял девушку, открыто заявляя на нее права. Этого Арден вынести уже был не в силах. Скрипя зубами, он покинул круг танцующих и отошел подальше, чтобы никто не видел его смятения и унижения. Он сел под ясенем в отдалении, где почти целиком слился с тенью, отброшенной деревом. Он и сам был словно тень — никем не замечаемый, неприметный и безликий.