Так и не взглянув на юношу, дочь старейшины схватилась за отцовскую руку и встала. Только когда Ниррен покинула магический круг и укрылась под тенью старого вяза, десять членов общины взялись за руки и завели колдовскую песнь. Каждый звук, исторгаемый их ртами, причинял Ардену едва выносимую боль: она иголками впивалась ему то в ребра, то в голову, а то и глодала ноющие кости. Она проникала в каждую жилку и струилась вместе с кровью по всему телу, вызывая нестерпимую агонию. Он не понимал, что они хотят сделать с ним, но предчувствовал, что уже не увидит зари. Неведомое колдовство пленило его, и как бороться с ним, будучи таким ослабленным, он не знал.

Из глотки вырвался крик. Он выгнул спину, забыв о саднящей ране в груди, завыл зверем на весь окрестный лес. Еще никогда юноша не знавал такого чувства. Оно разъедало его плоть и выжигало все существо. Арден обратил взор к звездам, в надежде отыскать в них спасение, но звезды молчали: их мерцающий свет пожирали наплывающие тучи, неся с собой зловещий громовой рокот.

Песнопение становилось оглушающим и невыносимым. Одновременно с раскатом грома юноша различил надтреснутый голосок и самой Ниррен, вклинившийся в общий сонм. Она пела, и песнь ее была как похоронный гимн ему, человеку, кто беззаветно был ей предан. Арден прикрывал уши ладонями, не желая их слушать, но от жуткого хора некуда было скрыться.

Из тела Ардена вырывалась тьма, неистовствующая и клокочущая. Если бы она могла кричать, то закричала бы в один голос со своим носителем. Тьме было не пробраться сквозь колдовскую решетку: символы, вычерченные на земле, сдерживали древнюю силу, светились и жалили своим сиянием.

Изо рта рвался звериный рев, а вместе с ним потекла и горячая, почти обжигающая кровь.

«Как ты могла, Ниррен? — мысленно спросил Арден, зная, что девушка его услышит. — Как могла так поступить со мной?»

Перед глазами плыло и двоилось, но позади соплеменников он сумел различить сгорбившуюся фигурку Ниррен, что заливалась слезами в темноте зарослей.

«Я любила тебя, Арден, — плакала она, — и буду любить до конца дней своих. Но ты избрал иной путь. Любви и свету ты предпочел запретное знание и тьму. Прости меня, любовь моя, хоть мне и нет никакого прощения».

В словах ее не правда — яд. Ничему больше Арден не верил, ни за что более не мог зацепиться.

«Тот, кто любит, никогда не предаст».

Скованный песнопением, юноша чувствовал, как жизнь ускользает от него. Все завертелось вокруг волчком: лицо любимой и предавшей, лик ее ненавистного отца, скорбная мина Альвейна, стволы деревьев. Лес подернулся мутной пеленой, а тело теряло прежнюю плотность. Нестерпимая мука пронзила его изнутри, жгла внутренности и разрывала израненное сердце. Колдовская песнь пиктов уносила его все дальше от мира живых. Властительница тьмы так и не успела залечить его раны и больше не откликалась на зов поверженного знахаря. Тьма покинула его. Он кричал, молил о пощаде, но в ответ услышал лишь роковую речь старейшины:

— Тьма никому не подвластна, Арден, у тьмы нет хозяина. И всякий, кто польстится на сладкие обещания скверны, отправится во мрак. Пусть же великая, бездонная Пустота, отныне станет твоим последним пристанищем.

— Н-е-е-т! — закричал Арден, и крик его разнесся по лесу, ближним долинам и озерам. Земля сотрясалась под ним, шаталась, грозясь разверзнуть пасть и утащить в свое чрево. Сделав последний вдох, Арден упал в темноту. Великая Пустота поглотила его навеки. Круг запечатался.

Согбенная, она приминала коленями траву, где всего с мгновение назад еще был Арден. Ее ладони холодил кинжал, который она отыскала в кустах.

Пока члены Круга один за другим покидали выжженную поляну, Ниррен оторопело сидела под хмурым небом, рокочущим над головой. В голове копошились муравьи-мысли, вызывая нестерпимый подкожный зуд : «Что же я наделала, что я наделала?..»

Что-то вдруг переклинило в голове, и Ниррен отбросила кинжал в сторону. Беспрестанно бормоча себе под нос бессвязный бред, девушка принялась ногтями вспарывать покров земли и разрывать пальцами яму.

— Нет, нет, нет, — лепетала она вполголоса и продолжала копать, заходясь в истерике. — Ты еще здесь, я знаю, ты еще здесь...

Она не слышала, как отец, единственный оставшийся с ней на опушке леса, поднял отброшенный ею кинжал, а затем подошел сзади к дочери. Только когда он осторожно коснулся ее плеча, она взвыла.

— Ниррен, остановись. Его больше нет.

Вопль разрывал ее изнутри. Бушующим пламенем он выжигал ее до основания, он обращал в пепел любое чувство, жившее в ее сердце. Радость, милосердие, единение, любовь — все это существовало в ней лишь благодаря ему, но теперь обуглилось и рассыпалось в прах.

Она ли сама была той разрушительной силой, что уничтожила себя? Уничтожила его?.. Как могла она послушаться отца, которым всегда верховодила исступленная ненависть? Все, что он говорил, в чем старательно ее убеждал, теперь виделось неправильным, непоправимо лживым. Она доверилась Нандиру, сотворила великое зло по его наущению, и зло это было необратимо.

Отец обошел дочь кругом и опустился на одно колено подле нее. Он попытался повернуть к себе ее лицо, но девушка отпрянула, словно они были абсолютно чужими. Бесконечно далекими. Несоразмерно разными.

— Ниррен, послушай меня, — он склонился ниже, чтобы поймать ее взгляд, но из-за пелены слез девушка видела перед собой лишь мутное очертание отца. — Так было нужно. Ты все сделала правильно и спасла свой народ.

— Но я потеряла его, — выла Ниррен, жадно ловя недостающий воздух. — Я предала его... Убила!

Отец вцепился в плечи дочери и сжал их так, что под кожей заныло.

— Ниррен, очнись же! Он уже не был Арденом, которого ты любила. То, во что его превращала тьма, нельзя назвать человеком. Он воплощение зла, которое должно было изничтожить, пока не поздно!

— Лучше бы я сама умерла.

Каждое слово Нандира Ниррен пропускала мимо ушей. Каждый оброненный им звук был для нее не более чем звон в ушах, писк надоедливого комара, надрывающегося над пульсирующей жилкой на шее. Она не могла ему более внимать. Не могла смотреть ему в глаза. Ниррен внезапно ощутила себя обездоленной сиротой, хотя Нандир был живее всех живых. Но когда последний крик Ардена отзвучал, отец для нее навеки умер.

Нандир, однако, не сдавался и продолжал верить в собственную правоту. Он верил, что слезы дочери вскоре высохнут, а горе ее утихнет за скорым брачным обрядом, которого ей уж никак не избежать. Но Ниррен знала, что этой ночи она не забудет и не простит ему никогда. Не простит, что стала соучастницей страшного злодеяния, втянутая в него обманным путем.

— Этот кинжал нужно сберечь, дочь моя, — сказал отец, протирая рукавом плаща окровавленное лезвие. — Мы не знаем, как далеко простираются силы Ардена. Альвейн допускает, что он еще может выбраться из заточения, и если это произойдет, мы должны быть готовы снова дать ему отпор.

Слова о возможном возвращении Ардена заставили Ниррен замолчать. Она во все глаза вытаращилась на старейшину, а затем вырвала кинжал у него из рук. Затем молча поднялась с колен и двинулась в сторону поселения, хотя ноги ее едва держали.

Отец поднялся следом и крикнул вослед:

— Ниррен, куда ты?

Дочь безмолвствовала и упрямо прокладывала себе дорогу через чащу. Нандир нагнал дочь и обеспокоенно добавил:

— Ты должна сохранить его, слышишь? Во имя наших потомков! Ради благополучия твоих с Хадригейном будущих дочерей и сыновей...

— Никаких детей у нас не будет, — отрезала Ниррен и отодвинула от себя ветвь. Та отпружинила и едва не хлестнула идущего позади Нандира, но тот успел увернуться.

— Что значит «не будет?»

— То и значит, отец, — отвечала она. — Я не стану женой Хадригейна. Не буду исполнять твою волю, ибо в помыслах твоих — корысть, а в словах твоих — яд.

Сказав это, девушка опрометью бросилась вперед. Отец выкрикивал ее имя, ветром долетавшее до ушей, сыпал вдогонку проклятьями и взывал к благоразумию, но Ниррен не остановила бега. Она неслась сквозь темные заросли, вновь окрыленная крохотной искрой надежды, и зажимала в ладони прохладную рукоять кинжала.