Пользуясь высотой потолка, Глеб сделал в комнате второй этаж — там спали девочки, а в нише над сундуком с иконами вскоре поставили колыбель для смешного глазастого Вольки — Владимира Глебовича, как любил величать сына Глеб. Фаина была благодарна мужу за то, что он не делал разницы между детьми, и они одинаково получали от него свою долю любви и строгости. Ожидая Вольку, она взяла расчёт на заводе. Перед увольнением Глеб сказал:

— Я тебя не неволю, но при нынешней власти исключенной из комсомола лучше лишний раз не попадаться на глаза начальству, даже если ты передовик производства. Ты должна беречь себя ради детей: случись что со мной, и ты останешься единственной хранительницей семьи. Понимаешь, ты должна выжить во что бы то ни стало. Пока дети с матерью — они не сироты.

Фаина не могла с ним не согласиться, но каждый день, перед тем как заснуть, повторяла про себя одну и ту же молитву до тех пор, пока не смыкались веки и сон не обрывал течение мыслей.

«Владычице Преблагословенная, возьми под Свой покров семью мою. Всели в сердца супруга моего и чад наших мир, любовь и непрекословие ко всему доброму. Не допусти никого из семьи моей до разлуки и тяжкого расставания…»

Она могла бесконечно смотреть, как Глеб читает детям книжку. Малыш Волька сидит у него на коленях, обе девочки прилепились по бокам. Неярко горит настольная лампа, и все они, её любимые, кажутся осиянными золотым светом, какой проливается сквозь тучи после дождя. В такие минуты время замирало, чтобы затем навёрстывать упущенное со скоростью курьерского поезда, где за окном вместо верстовых столбов пролетают дни, недели и годы, а остановки — те события, которые остаются фотографиями в семейном альбоме.

В тысяча двадцать четвёртом году после смерти Ленина Петроград стал Ленинградом. Фаина так никогда и не сможет привыкнуть к его новому имени.

Через несколько лет сойдёт на убыль НЭП, и в магазинах снова станет пусто. Закроются рестораны и кафе, остановятся мануфактурные производства, и народ снова встанет в длинные очереди, вспомнив про ордера на одежду и обувь.

В начале тридцатых годов отменят все праздники, кроме революционных, но и от них останутся лишь Первое мая и Седьмое ноября. Газеты станут захлёбываться в бешеной антирелигиозной агитации. Многочисленные митинги будут штамповать резолюции о сносе церквей, и на улицах загрохочут взрывы, погребая под собой память о строителях города и о тех, кто нёс в храмы свою надежду и веру. Борьба с религией включила в свой круг и борьбу с ёлками. В конце декабря — начале января многие окна плотно занавешивались шторами и одеялами, и тогда становилось ясно, что в доме тайно живёт зелёная красавица с рождественской звездой на макушке. Над праздником Рождества издевались газеты и журналы, а малыши в детсадах вместо «В лесу родилась ёлочка» разучивали стихи поэта Маяковского:

Вместе с исчезновением праздников были введены семичасовой рабочий день и пятидневная неделя. Пятидневка шла непрерывно: пять дней рабочих, шестой — выходной. Общие выходные при этом отменялись. Чтобы народ не запутался, выпускались разноцветные календари, каждый день пятидневки имел свой цвет, и каждый работающий имел свои выходные в дни одного какого-то цвета — все в разные.

— Как славно, что я послушалась тебя и стала домохозяйкой, — как-то раз заметила Фаина, целуя мужа в волосы, посеребрённые нитями седины, — иначе мы бы совсем разминулись.

К счастью, «пятидневка» просуществовала всего несколько лет, чтобы потом снова вернуться к выходному воскресному дню.

Первый пятилетний план не наполнил полки, но вдохнул новую жизнь в индустриализацию, что загремела по стране великими стройками и задорными песнями.

каждый день раздавалось из репродуктора.

В унисон «Маршу энтузиастов» звучал бодрый ритм Лебедева-Кумача:

Может быть, песня и вправду не давала скучать, но легко на сердце Фаине становилось только в кругу семьи, когда её дорогие дети и муж собирались вместе, и любовь охватывала их обручальным кольцом счастья.

— Так нечестно, — сказала Насте Капитолина перед контрольной работой по русской словесности. — Почему ты Сабурова, мама Сабурова, папа Сабуров, брат Сабуров, а я Шаргунова?

Насупившись, она обмакнула ручку в чернила и решительно вывела на обложке тетради: Капитолина Сабурова.

— Так будет правильно. Как считаешь? Завтра мы с тобой пойдём получать паспорт, и я имею право выбрать себе ту фамилию, какую хочу.

— Но мы же были на кладбище у твоих родителей, они Шаргуновы, рада ты этому или нет, — возразила Настя, искоса взглянув на ровный профиль Капитолины с точёным носиком и шапкой золотистых волос.

— Я помню о них, — упрямо сказала Капитолина, — но у одной семьи должна быть общая фамилия. А мы семья!

— Выйдешь замуж — всё равно поменяешь, — с ехидцей сказала Настя и сделала невинный вид.

— Я замуж?! Да ты с ума сошла! Мне некогда думать о глупостях. Это ты влюблена в Сашку Ковалёва.

Покраснев до ушей, Настя фыркнула:

— Да я этого Ковалёва в упор не вижу. Кроме того, за ним и без меня всегда хвост девчонок бегает.

— Настя и Капитолина, будете болтать — я вас рассажу. — Учительница постучала указкой по парте. — Вы должны думать об учёбе, а не отвлекаться на разговоры.

Девушки весело переглянулись, потому что знали — их не разлучат никакие силы, даже учительские: взявшись за руки, они встанут у стены и будут стоять, как под выстрелами, пока не разрешат пройти на место.

Когда учительница повернулась к доске, Настя быстро написала на промокательной бумаге: «Зато за тобой увивается Тишка!»

«На соседей обращают внимание только дурочки», — тут же ответила Капитолина на своей промокашке и с повышенным вниманием стала смотреть на портрет Сталина, исчерченный полосами солнечного света. Это же надо придумать: она обращает внимание на рыжего Тишку Кобылкина! И как только такое может взбрести в голову?!

От возмущения она слишком глубоко обмакнула перо в чернильницу, оставляя на пальцах густо-фиолетовые потёки от чернил.

…В тот день она расплескала на лестнице молоко из бидона и побежала за мокрой тряпкой — замыть ступени. Был тёплый день конца августа. Из распахнутого окна на лестничную площадку веяло запахами зелёной листвы и городской пыли. В столбе света плавно кружились серебристые пылинки, похожие на лёгкий снег, и Капитолина тоже немного прошлась в воображаемом вальсе прямо с тряпкой в руках. А что такого? Может же советская школьница немного помечтать о новогоднем вечере, где будет много музыки, танцев и смеха.

Она не заметила, как позади оказался высокий юноша в военной форме с синими петлицами военлёта на воротнике. Слегка откинув голову, он улыбнулся, а потом уверенно протянул ладонь и предложил:

— Давай станцуем вместе.

Капитолина вспыхнула:

— Вот ещё! Я вас не знаю!