— Долой оковы капитализма!

— Ура! — взвыл неугомонный Буров.

— Ура! — подхватили школьники.

Одно звено от цепи отлетело под ноги Капитолине. Она наступила на него новенькой туфелькой, и бумага приятно расплющилась под подошвой.

Когда затихли барабан и горн, Елизавета Давыдовна осмотрела строй первоклассников и скомандовала:

— Дети, стройтесь парами, идите за мной.

«Ни за что не пойду с мальчишкой», — подумала Капитолина и протянула ладонь первой попавшейся девочке с растрёпанной косицей.

Та крепко сжала её пальцы горячей рукой, словно они дружили всю жизнь:

— Давай сядем вместе!

— Давай, — согласилась Капитолина, — будем подругами не-разлей-вода.

Седьмое ноября — в годовщину Октябрьской революции и день рождения Насти и Капитолины был выходной, и Фаина с утра пораньше затеяла стирку, благо соседи ушли на демонстрацию и в доме воцарились тишь да гладь. Даже коты — соседский Рыжик и свой Фугас — не донимали — лениво валялись на подоконниках и следили за мухами на потолке. На плите булькала выварка с простынями, а в щёлоке замачивались рубашки Глеба. Вечером в честь дня рождения для Капитолины будет испечён пирог с яблоками и торжественно выставлена на стол тарелка с настоящими сотовым мёдом золотисто-грушевого оттенка.

За стиркой постоянно вспоминался день семилетней давности, когда она сидела на ступеньках чужого дома, поддерживала руками огромный живот и собиралась умирать.

Фаина натёрла на тёрке кусок хозяйственного мыла и взглянула в окно. Глеб ушёл на работу, Капитолина убежала играть к подруге, но ей было строго-настрого указано вернуться к обеду. Пора бы уже, щи поспели — Капитолина любит их есть со сметанкой и свежим хлебом, на котором лежит кусочек сала.

Погрузив руки в корыто, Фаина шлёпнула бельё на ребристую доску, и вода под руками довольно булькнула и запузырилась. Не удержавшись, Фаина проткнула пальцем самый большой мыльный пузырь — хорошо, радостно стирать для дочки и для любимого. Какое счастье, когда есть, для кого стирать, варить щи или штопать носки, а утром рано-раненько выскользнуть на кухню и замесить тесто, чтобы к завтраку поставить на стол стопку золотистых блинов с кружевными краями.

— Мама, мы пришли! — плеснулся из прихожей весёлый детский голос.

— Кто мы? — спросила Фаина, уже заметив, что дочка пришла с подружкой.

— Я и Настя, — живо отозвалась Капитолина, — помнишь, я тебе говорила, что мы с ней не-разлей-вода?

— Да, да, конечно, помню.

Девочки стояли рядом, крепко взявшись за руки, и походили друг на друга, как два яблока с одной ветки, только Капитолина была в красивом чистом платье, а Настя в жалкой потрёпанной одежонке и рваной обуви с кое-как заплетёнными косичками.

Бросив стирку, Фаина сделала несколько шагов навстречу, но вдруг почувствовала, что не может ни вздохнуть, ни выдохнуть, словно её погрузили в реку и крепко удерживают на дне, не позволяя выплыть на поверхность.

Настя не поняла, почему мама Капы внезапно опустилась перед ней на колени и мокрыми руками погладила её по плечам:

— Настенька, девочка, так вот ты какая выросла!

— Мне уже семь лет. Я в школу хожу, — смущённым шёпотом ответила Настя, хотя понимала, что тётя Фаина прекрасно знает и про школу, и про то, сколько ей лет. Но мама учила, что если взрослые спрашивают, то молчать невежливо.

Фаина старалась не испугать детей своим волнением: глубоко дышала, пыталась улыбнуться, сказать что-то малозначащее и доброе, но ничего не получалось, потому что сердце норовило вылететь из груди от каждого Настиного вздоха, от каждого жеста. С горячей нежностью она ловила взмах тёмных ресниц и движение бровей, отчётливо видела каждый ноготь на тонком пальчике, а когда истрёпанный рукав кофты случайно обнажил острый локоток, то едва не потеряла сознание, заметив белую ниточку шрама от пореза о стеклянный осколок разбитой лампы. Когда лампа разбилась, Капитолинин отец, Василий Пантелеевич, взял вину на себя, иначе бы не миновать беды — Ольга Петровна промахов не прощала. Царствие им обоим небесное.

Фаине так неистово хотелось прижать Настю к себе, что она выбежала на чёрную лестницу, оперлась лбом о стену и на несколько минут замерла, пытаясь прийти в себя. Ступени под ногами плавно раскачивались то влево, то вправо, и она вместе с ними шаталась, как пьяная, начиная то плакать, то дрожать мелкой ледяной дрожью. Сколько раз в глухой тоске или горячечном бреду она пыталась вообразить их встречу! И только Господь да Пресвятая Богородица питали её надежду, не давая сойти с ума от горя и безысходности. Но она верила, что, наконец, обретет свою драгоценную потерю.

Оттолкнувшись от стены, Фаина опустилась на холодный пол и прижала руки к груди:

— Слава Богу за всё!

— И ты не расспросила дочку, с кем она живёт? — Глеб прижал Фаину к себе, и она уткнулась ему в грудь, чувствуя щекой толчки его сердца.

— Она сказала — с мамой. А подробности я не смогла узнать. Я не понимала слов, как будто оглохла. Только смотрела на Настю и боялась, что она сейчас исчезнет. Растворится, как сахар в воде. Я столько времени её искала…

Фаина стала задыхаться, и Глеб легонько коснулся губами её губ словно хотел передать ей частицу своего воздуха.

— Спасибо тебе, — пробормотала Фаина, — мне спокойнее, когда ты рядом.

— Я всегда буду рядом.

Они стояли у окна, где на квадрат двора с неба проливались сырые осенние сумерки. В окнах напротив кое-где тускло горели огни ламп. В кухне стучала тарелками Величко-Величковская.

Капитолина за пологом давно тихо сопела, сладко причмокивая во сне.

— Кстати, интересно, почему Настя — Настя? — заметил Глеб. — Ты же говорила, что в одеяльце не было никакой записки или адреса, а ребёнок ещё не разговаривал.

— Не знаю, — Фаина обвила Глеба руками за талию, — но я должна пойти поговорить с её… — она хотела сказать мамой, но испугалась, что, назвав этим словом чужую женщину, откажется от своей найденной девочки и оборвала фразу. Глеб поймёт, что она имела в виду.

Он понял и нежно поцеловал её в лоб:

— Хочешь, я провожу тебя?

— Нет-нет. Будет лучше, если я пойду одна. Хотя даже не представляю, как начать разговор. Ведь кто бы ни нашёл Настю, он спас ей жизнь, и я должна Бога молить за его доброту. Хотя Настюша так бедно одета и такая голодная, — голос Фаины дрогнул, — я налила ей щей, и она съела всё до последней капельки и потом вычистила тарелку корочкой хлеба. Её кожа совсем прозрачная, как у цыплёнка. — Фаина поняла, что вот-вот расплачется. — Я дала ей с собой пирог с капустой и уговорила, чтобы она пришла к нам завтра обедать. — Она с отчаянием посмотрела на Глеба. — Но днём я буду на заводе.

— Я останусь дома, — быстро сказал Глеб. — Дождусь девочек, познакомлюсь с Настей, накормлю и напою. Не беспокойся. — Он погладил Фаину по голове. — Главное, ты нашла дочь и больше с ней не расстанешься, что бы ни случилось.

— Три нормы, — сообщил парторг и похлопал Фаину по плечу. — Была бы партийная, давно в передовики бы вышла. А несознательным у нас, сама знаешь, дорога в светлое будущее заборонена. Ты должна крепко подумать над своей платформой, Сабурова. Такую хорошую работницу, как ты, пролетариат сможет поставить на нужные рельсы.

— Я не хочу на рельсы. — Фаина сняла брезентовый фартук и перекинула его через руку. — Мне хватает того, что Бог даёт. — Она тряхнула головой и широко улыбнулась, потому что со вчерашнего дня у неё есть Настя, о которой она по-волчьи выла долгими пустыми ночами и не знала, когда выпадет желанная встреча, да и случится ли она в этом мире, а не за чертой жизни и смерти.

А нынче радости сыплются одна за другой: любимый муж, найденная дочь, Капитолина. Разве может семейное счастье сравниться со значком передовика производства? Смена закончена, сейчас на трамвай и бегом на Фонтанку, где живёт Настя. Подумав о предстоящем разговоре с приёмной матерью Насти, Фаина поняла, что ей стало не по себе. Что говорить, как выспрашивать, о чём договариваться? Да и доказать, что Настя её дочь, — невозможно. Остаётся положиться на волю Божию — ведь зачем-то судьба привела Настю к их порогу именно сейчас, ни раньше, ни позже, — значит так и надо.