Каково же было моё удивление, когда пару дней спустя я обнаружила на первой странице газеты опровержение моей статьи, написанное нашим редактором. Он приносил свои и мои извинения областной администрации, сетуя на мою горячность, молодость и неопытность (это в 35-то лет, с многолетним стажем членства в Союзе журналистов), обещая прервать со мной сотрудничество и впредь внимательнее относиться к проверке материалов, написанных внештатниками. Я не верила своим глазам: редактор наш был парнем неробкого десятка, глубоко мне симпатизировал, материал сам подписывал в номер, факты, изложенные мной, проверил лично. Как он мог написать эту белиберду, предварительно не поставив меня в известность?

В редакцию я влетела смерчем, слов для возмущения у меня не было – одни междометия. Увидев меня, босс сразу же бухнулся на колени: «Прости, что не предупредил. Понимаешь, не рассчитали мы сил. Так вышло: или мы забираем свои слова обратно, или нас вообще закрывают. А у меня двадцать душ на зарплате. Ясное дело, мы с тобой не расстанемся, я же не самоубийца. Просто в дальнейшем будешь публиковаться под псевдонимом. Желательно мужским. Лады?».

Я, молча, достала из сумки редакционное удостоверение, положила его на стол и вышла вон. Придя домой, внимательно осмотрела свою однокомнатную шестнадцатиметровую хрущёбу, внутри которой у нормального европейца мгновенно развилась бы клаустрофобия: примитивный гарнитур, рассрочку за который я выплачивала несколько лет, стены и потолок, сто лет не видевшие ремонта. Воды опять нет, батареи холодные. В холодильнике пусто. Раскрыла тощий кошелёк, прикидывая, сколько дней смогу продержаться до зарплаты. Вздохнув, включила телевизор; мэр города, как обычно, разводил ластами: «Городской бюджет пуст. Продержитесь немного на скрытых резервах (интересно, где и кем скрытых). Вы же – педагоги, самая сознательная и добросовестная часть населения». И тут я зарыдала от безысходности и жалости к себе и своей дочери, которой не светило в этой стране ничего: ни отдельной квартиры, ни отдыха не только в Анталии, но даже в Сочи, ни образования. Впрочем, кто из моих питомцев, получивших оное, нашел достойную работу? Никто. Одни были на заработках в Германии, Англии, Греции, Италии. Другие сидели в киосках и на базаре, реализовывая шмотьё, привезённое из Турции и Эмиратов. Третьи подались в проститутки и уголовники. Удачно устроившимися после ВУЗа считался только Альберт, открывший собственную фирму на папины деньги, да Юлька, на зависть всем подругам выскочившая замуж за престарелого канадца.

«Всё, так больше жить нельзя. Надо спасать ребёнка, – твердо решила я, вытирая сопли. – Надоело ждать перемен, подрабатывать в ста местах, жить в собачьей будке, отбиваться от женатых поклонников, надеяться на встречу с Рыцарем. Устала. Перевёлся мужик на Украине: одних шиза, других нищета, третьих радиация скосила». Как говорит редакционный остряк тётя Тося, «Ни в голове, ни в кармане, ни в штанах». Пора благодарить отчизну за счастливое детство и мотать за бугор, пока еще берут пятидесятилетние европейцы, а то пройдёт пара-тройка лет, буду и туземцу рада, откликнувшемуся на объявление:

Всё, хорош выпендриваться, возраст имеет значение только для телятины. Где там послание моего немца? И выглядит он совсем прилично рядом с глобусом и компьютером. Умный, небось. А что не строен, как кипарис, так хорошего человека должно быть много. Лысину можно оправдать высокой сексуальной конституцией. Очки бифокальные? Спасибо не чёрные, как у кота Базилио. Опять же, солидности ему придают. Выглядит, правда, старше своих лет. Зато ценить будет молодую красивую супругу, жалеть её, лелеять, баловать. Красавцы и добры молодцы у нас уже были. И что? Уволены без выходного пособия. Хватит экспериментов. Петер – мужик солидный, внушающий доверие. А небогат – так и слава Богу. Не будет считать себя благодетелем, пригревшим сиротку Хасю.

«Lieber Peter, ich habe deinen Brief bekommen[1]», – старательно выводила я латинские буквы, умываясь слезами. В этот момент я напомнила себе Ваньку Жукова, строчащего послание «на деревню – дедушке». От странной похожести ситуации меня вдруг разобрал смех. Хохотала долго и истерично, как будто меня щекотали черти. Отсмеявшись, снова заревела. «Да, плачет по мне психушка, – грустно констатировала я, – и определённо выплачет, если не унесу отсюда ноги». Все сомнения меня наконец покинули. А принятое решение, как известно, – лучшее средство от бытовых неврозов. Я заклеила конверт и совершенно успокоилась, передав в руки Господа свою судьбу и судьбы всех своих потомков.

Господь отреагировал достаточно быстро: не прошло и две недели, как трель международного телефонного звонка известила меня о новом жизненном этапе. С тех пор Петер звонил ежесубботне, письма писал два раза в неделю, объяснялся в любви, строил матримониальные планы и напрашивался в гости. Наконец в декабрьскую предновогоднюю ночь я впервые живьём увидела своего суженого. «Ну, вот и он, твой принц на кобыле-альбиносе, – сказала я себе, узрев на перроне толстенного дирижаблеобразного дядьку, который, пыхтя и обливаясь потом, тащил за собой два огромных шкафа на колёсах». Такие чемоданчики остряки называют «мечтой оккупанта». «Ну, и габариты у моего женишка. Прямо Мистер-Твистер. С харчами в мире наживы и чистогана напрягу явно не наблюдается. Этот, если обнимет в порыве страсти, так от меня один пшик останется. Интересно, как я его в такси запихну вместе с его шкафами? Любопытно, что у него в чемоданах. Подарки, наверное. Определённо, подарки. Во-первых, Новый год на носу. Во-вторых, у меня в доме ребёнок (плевать, что почти совершеннолетний). Ну, а в-третьих, свататься человек явился: надо производить впечатление. Круто! А ещё говорят, что немцы за цент удавятся. Ан нет, мой, оказывается, способен на «цыганочку с выходом». Три очка, пожалуй, можно записать на его счёт. С таким, может, и уживёмся. В браке главное – испытывать с мужиком чувство защищённости. Остальное ему можно простить». Закончив свой внутренний монолог, я натянула на физиономию счастливый оскал и со словами: «Привет, Петер! Я тебя сразу узнала!» шагнула навстречу своей судьбе.

В такси выяснилось, что в гостиницу мой гость не поедет по причине её дороговизны. Пришлось везти его на свои шестнадцать метров, мучительно размышляя над вопросом, куда пристроить дочку, ведь в моей мышиной норе всего два спальных места. На этом сюрпризы не закончились. Следующий назывался «Стриптиз по-якутски». Любители анекдотов знают, что это – раздевание до третьей шубы. Петер стянул толстенную пуховую куртку, которую я мысленно окрестила «Мечтой полярника», и ровно на треть уменьшился в размерах; под ней оказался мощный свитер грубой вязки, а под ним (вы не поверите) – бронежилет. Несколько минут я тупо смотрела на эти модернизированные рыцарские латы, потом разразилась таким хохотом, что соседи стали стучать мне в батарею парового отопления. Успокоиться я сумела минут через двадцать, когда мой гость стянул с себя всё обмундирование и оказался мужичком средних габаритов. Если бы не пивное брюшко, можно было бы назвать фигуру Петера вполне приличествующей его возрасту. За ужином, который скорее можно было назвать завтраком, Петер рассказал, что оделся так не случайно: его знакомые – постоянные зрители телеканала WDR, специализирующегося по ужастикам из российской жизни, напомнили ему о жутчайших сибирских морозах и неспокойной криминогенной обстановке в нашей стране, где перестрелка бандитских группировок может начаться в любой момент прямо на вокзале. Я попыталась объяснить жениху, у которого на рабочем столе стоит глобус, что Украина находится очень далеко от «Сибирии», в одном климатическом поясе с Германией. Что одеваемся мы зимой так же, как и немцы, с одной лишь разницей – головные уборы всё-таки носим. Что касается перестрелок, то его знакомые явно погорячились. Воевать наш Богом обиженный край ни с кем не в состоянии. Есть, правда, у народа мыслишка: объявить как-нибудь войну Германии, а к обеду подписать капитуляцию, но между нами – Польша. Она нам в этом вопросе не союзник.