© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2023

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2023

Это произошло 25 августа 1936 года. Тот день я помню хорошо, потому что это был день рождения моей матери. Я был в Адирондакских горах. По междугородному телефону мне позвонил мой старый друг, секретарь Стив Эрли из Белого дома, и сообщил, что меня хочет видеть президент. Я тотчас же отправился в Вашингтон. Президент принял меня в Исполнительном управлении Белого дома. За обедом, который нам подали на стол в его кабинете, он сообщил, что хотел бы поговорить со мной о возможном дипломатическом назначении за границу.

Предыстория этой ситуации уходит во времена администрации президента Вильсона, когда мы оба были еще молодыми людьми, преданными прогрессивному делу Демократической партии. Так было и до, и во время правления администрации Вильсона. В те далекие годы между нами завязалась теплая дружба. Мы вместе регулярно, насколько позволяла наша работа, играли в гольф, у нас было много общего в политических взглядах, и вообще мы довольно часто виделись. Даже в те дни он был довольно заметной фигурой. В начале правления Вильсона существовал так называемый «Клуб общих советов», где мы все вместе собирались два раза в месяц. По своему характеру он походил на «Малый кабинет» более позднего времени. В этом высоком, красивом молодом помощнике министра ВМС все видели будущего великого прогрессивного либерала, за которого мы все – в случае избрания на пост президента – отдали бы свои голоса. Во всех последующих политических кампаниях я, наряду с другими людьми, активно участвовал в его поддержку – вместе с Луисом Хоу и прочими политическими деятелями. И на протяжении всех этих лет наша дружба оставалась теплой и крепкой.

Одной из самых прочных составляющих нашей дружбы являлись наши матери. В молодости я слыл фаворитом миссис Рузвельт среди друзей ее сына; с годами наша дружба окрепла, и эта великая леди и замечательная женщина не переставала проявлять доброту к моим детям. Когда они учились в Вассарском колледже, она, к их огромному удовольствию, часто приглашала их на чай в Гайд-парке. Моя мать была служителем Евангелия. И с большим восхищением относилась к молодому помощнику министра военно-морского флота. Среди всех молодых людей того времени он был ее любимцем. Она была абсолютно убеждена, что когда-нибудь он станет президентом Соединенных Штатов. В первые годы своего правления он часто говорил мне, что хотел бы видеть меня в своем ближайшем окружении, но тогда я был слишком загружен своей профессиональной практикой и не мог ее оставить.

Во время обеда с президентом мы беседовали, обсуждая старые времена. Затем он сказал мне, что после обсуждения вопроса с государственным секретарем (Корделлом, как он его называл) он захотел, чтобы я поступил на службу в его администрацию и занял дипломатический пост за границей. Он спросил, куда бы я хотел поехать. Я ответил: «Либо в Россию, либо в Германию». По моему мнению, это были самые динамичные места в Европе. Его ответ был весьма типичен. Он считал, что ему и самому «очень хотелось бы» увидеть нынешнюю Россию. Только что умер Джесси Страус, наш посол в Париже. Я откровенно заявил, что ни миссис Дэвис, ни я сам не хотели бы ехать в Париж. Должность посла в Германии, сказал президент, еще не освободилась, но скоро освободится, поскольку наш посол Додд в Берлине расстроен и скоро уйдет в отставку. Поэтому, сказал он, я поеду в Россию, но ему хотелось, чтобы в течение года я был готов к переводу в Берлин, так как в конечном счете ему нужно, чтобы я отправился именно туда. Он был рад узнать, что я говорю по-немецки. По его словам, Россия должна стать жизненно важным фактором в связи с войной или миром в Европе, и ему хотелось бы получить мою личную оценку сильных и слабых сторон этой ситуации, основанную на личном наблюдении. Более того, служба в Москве будет полезна в связи с последующей службой в Берлине. По его мнению, ситуация в Германии определит, ждет ли Европу мир или война. Это, по его словам, определит, что в итоге ждет весь остальной мир. Хотя сам он не слишком верил, что мир удастся сохранить, тем не менее он хотел бы всячески способствовать предотвращению войны в Европе, если такое возможно. Для нас в Соединенных Штатах это был очень важный вопрос. По его мнению, все зависит от Германии, точнее, от Гитлера. Все зависит от того, чего у Гитлера больше: «воли к миру» или «воли к завоеваниям». Если верно второе, то, вероятно, ничего нельзя будет сделать, и война неизбежна. Но если первое, то Германия должна начать сотрудничать со всеми миролюбивыми странами в попытке урегулировать любые экономические или другие ситуации, порождающие войну. Доступ к сырью, политическая безопасность и разоружение – все это необходимо, чтобы мир не был охвачен ужасом войны, с неизбежными лишениями, которые обрушатся на народы мира и последующие поколения. Президент считал, что моя подготовка и опыт позволяют быть полезным для его плана, заключающегося в том, чтобы попытаться оказать возможное содействие в сохранении или укреплении мира. По его мнению, обе стороны исповедовали желание сохранить мир, и обе стороны обвиняли друг друга в недобросовестности и желании добиться особых преимуществ или мирового господства путем расширения собственной власти. В их отношении к разоружению заключена простая проверка на истинные цели, будь то стремление к миру или завоеваниям. Проблема осложняется различными техническими деталями и степенями ограничений на конкретные виды вооружений. Президент вынашивал идею о том, что если все страны согласятся прекратить производство любого военного оружия, которое тяжелее того, что человек способен нести на плече, то такое соглашение о разоружении в сочетании с соглашением о справедливом доступе к сырью и т. д. поможет сохранить мир. Военные силы по такому плану сводились бы к чисто полицейским силам, и ни одна нация не могла бы с помощью военной мощи угрожать своему соседу или достичь такого военного господства, которое угрожало бы остальному сообществу наций. По словам президента, ему хотелось, чтобы я задумался над всем этим и именно под таким ракурсом изучил положение в Европе. В любом случае это послужит проверкой искренности позиции Гитлера в отношении сохранения мира.

Он сказал, что при подготовке к работе в новом качестве в Государственном департаменте мне следует делать это с учетом конечного плана, согласно которому в течение года я должен буду отправиться в Берлин в качестве посла. А до тех пор я могу поехать в Москву. Я выразил свое удовлетворение по поводу возможности поехать в Россию в качестве посла. Потом мы немного посплетничали о старых временах эпохи Вильсона, и он вспомнил, что впервые я мог получить должность посла в России в 1913 году, когда это назначение предложил мне президент Вильсон. Но тогда я отказался, поскольку хотел баллотироваться в Сенат от штата Висконсин.