— Намного лучше, спасибо.

Он хмыкает, но не двигается.

И больше он не говорит ни слова. Ну ладно, раз так, придется мне разрушить эту стену молчания.

— Думаю, нам надо поговорить.

— В чем дело? — голос у него настороженный.

Начало не особо многообещающее.

— Ну, похоже, все думают, что с тобой пара.

Он издает звук, похожий на вздох разочарования.

— Мы и есть пара.

Потрясающе, но теперь мне придется его в этом переубедить. Причмокивая, я отхлебываю чай, обдумывая, как наилучшим образом объяснить парню, что лишь потому, что всякий раз, когда он рядом — ну… как сейчас, например, — моей груди вдумывается постучать на барабанах, я вовсе тут же не становлюсь его женой. Грудь у меня покачивается от мощности напевания моего кхая, и это прямо-таки неудобно, в первую очередь потому, что он сидит неподалеку от меня.

— Я не собираюсь этой ночью с тобой препираться, ясно? Просто мне захотелось обсудить нашу проблему.

— Тебе не хочется препираться? — он снова издает что-то типа фырканья. — Это что-то новенькое.

Да ладно, теперь прибегаем к стервозности, да?

— Ты что, пытаешься нарваться на ссору?

Он вновь замолкает.

Отлично. По крайней мере, он слушает.

— По-моему, мы должны прийти к пониманию, раз нам с тобой суждено быть в этом месте. — Я подчеркиваю последнее слово, сознательно предпочитая говорить о нашем «спаривании — не — спаривании» довольно неопределенно и расплывчато.

— А чего тут понимать-то? — произносит он тоном, будто защищаясь. — Кхай не из тех, с кем можно договориться. Он принимает решение, какое посчитает нужным.

Я пью чай маленькими глоточками, давая себе парочку мгновений, чтобы подобрать слова.

— Наверное, я просто во всем этом не разбираюсь. В смысле, я так думаю. Кхай ориентирован на нечто довольно специфическое. Я знаю, что все считают, что из-за резонанса мы машинально стали спаренной парой. И об этом я прекрасно знаю, и, пожалуй, понять это можно, пусть даже не считаю это правильным. — Я делаю еще один глоток чая, ожидая, что он начнет спорить. Не дождавшись ответа, я приступаю к той части, которая не дает мне покоя.

— Но… я слышала, что ты вдовец.

Он молчит так долго, что на мгновение я спрашиваю себя, услышал ли он меня вообще.

— Все не так просто.

— Скажешь, этого не было?

— Ммм…

Я терпеливо жду. Когда начинает казаться, что ничего больше не последует, я еще раз побуждаю его.

— Ну…?

Я практически слышу, как он сердиться.

— Это не то, о чем я люблю вспоминать.

— Но, будучи твоей… — я пытаюсь подобрать какое-то другое слово вместо «пара», — резонанс-партнершей, разве я не заслуживаю знать всю историю?

— Допивай чай, — велит он печальным голосом. Он встает и, подойдя к костру, принимается длинной гладкой костью ворошить угли.

У меня возникает желание плеснуть свой чай ему в лицо, но все-таки я его допиваю, поскольку он такой вкусный, к тому же это было бы пустой тратой идеальнейшего чая. Засранец. И с чего это я подумала, что он хоть в чем-то изменится, раз мы стали парой? Он такой же колкий и раздражающий, как и раньше.

Пока у меня в голове крутятся злобные мысли о нем, он тяжело вздыхает, а его плечи, кажется, обмякают.

— Мне… тяжело говорить об этом.

Я не могу не почувствовать к нему сострадание.

— Прости.

— Ты имеешь полное право об этом знать, — говорит он мне хриплым голосом. — И легче ничуть не становится, несмотря на то, как бы я этому ни сопротивлялся. — Он снова принимается ворошить огонь, глядя на красные угли. — Ее звали Зала.

Господи! Так значит… это правда? Меня пронзает сверлящее чувство ревности, и это меня сильно удивляет. С какой это стати меня должно волновать, что до меня он был спарен с кем-то другим?

— Я думала, что больше одной пары иметь невозможно? — говорю я резковатым голосом, и мне становится немного стыдно, но в то же время я хочу узнать правду. — Так это ложь?

— Нет, не ложь. — Он снова помешивает костер. — Как я уже говорил, все не так просто. Кажется, я единственный самец, кто оказался в такой невезучей ситуации.

— Ух-ты, спасибо тебе за эту оплеуху.

Он хрипло рыкнул.

— Это не имелось в виду как оплеуха. Я… я предпочел бы ей не резонировать. Но это случилось. Она была всего на несколько сезонов моложе моей матери и уже долгое время состояла в отношениях со своей парой удовольствий. Я был тогда намного моложе Таушена, едва вышел из возраста комплекта и только-только стал охотником. Я стал ей резонировать, а она, только взглянув на меня, расхохоталась мне в лицо.

Меня передергивает. Я пытаюсь представить Хэйдена — гордого, хмурого Хэйдена — подростком, чуть постарше Фарли. Я представляю его взбудораженным надеждой на резонанс, поскольку каждый самец ша-кхай больше всего на свете мечтает о крайне редкой, драгоценной паре. А потом я представляю, что она была уже настолько взрослая, что могла бы быть его матерью, и высмеивает его. Сценарий не из приятных.

Я судорожно сжимаю чашку покрепче.

— Что ты сделал?

Хэйден издает мрачный смешок.

— А что я мог сделать? Я был молод, неопытен и не уверен в себе. Я знал лишь одно — мой кхай сказал, что она моя, а она сказала, что нет. Так что я решил проявить терпение и дождаться ее.

Я поражена. Терпение не входит в число его достоинств. И мне почему-то кажется, что ничем хорошим это не закончилось.

— Что произошло?

Он пристально смотрит в огонь.

— Я так никогда и овладевал ею. Она отказалась подчиняться требованиям своего кхая, и дни обернулись в луну. От мучительной потребности я захворал, как и она сама, но ей было все равно. Мне кажется, ей хотелось тянуть с этим как можно дольше, чтобы отомстить мне за то, что я своим вмешательством нарушил спокойствие ее жизни.

Это удар не в бровь, а прямо в глаз.

— Может, ей нравилось, как обстояли дела.

— Это не имеет значения. Кхай принимает решение, какое посчитает нужным, всегда. — На меня даже не взглянув, он сидит у костра и мотает головой. — В это же время разразилась кхай-болезнь. От нее погибли мои мать с отцом, так же, как и Зала с ее парой. Я тоже пострадал. В племени было очень мало тех, которых она не затронула, а Мэйлак еще не развила свои целительские способности.

От пряного чая, которым я так наслаждалась, у меня начинает жечь желудок.

— Боже.

— Когда я вернулся в сознание, то был слаб телом и близок к смерти. Мой кхай умер, сгорел в моей груди от усилий спасти меня. — Он, погруженный в свои мысли, потирает свою грудь. — Я единственный, кто заболел и выжил. — Он оглядывается на меня, и его глаза светятся синим светом. — Зала и ее пара удовольствий не выжили. Те из племени, кто остались, выследили са-кохчка и поместили мне в грудь новый кхай в надежде, что он приживется. Так и случилось, и я выздоровел.

Я молчу. Что я могу сказать? Это жуткая история, от начала до конца. Мой кхай продолжает напевать, непрерывно хваля вслух свой выбор.

— Итак, ты спрашиваешь, как у меня могла быть пара и при этом резонировать тебе? Вот так. И именно поэтому я считаю себя невезучим. — В его голосе звучат резкие нотки, и я не виню его за то, что он сердится из-за этого разговора. Оно понятно, ведь воспоминания-то дурные.

— Ясно. — То есть, иными словами никто не может обойти резонанс, если только не произойдет ужасная трагедия и кхай не умрет.

Или не будет удален…

У меня дрожат руки, и чай выплескивается мне на пальцы. Хирургический аппарат на корабле старейшин — он должен сработать. Я собиралась использовать его, чтобы удалить свою спираль, как Кайра удалила свой переводчик. Харлоу сказала, что он сломан…

Но ведь Харлоу может починить все что угодно.

Впервые за несколько дней я чувствую прилив надежды.

— Хэйден, — выдыхаю я, глядя на него. — А что, если нам удалить наши кхаи, чтобы вырваться из резонанса?

— Что? — повернувшись, он впивается в меня взглядом, а его голос звучит как сердитое рычание. Его кхай громко напевает, словно протестуя против моей идеи.