Повисла секундная пауза восхищения, и затем в течение минуты вся команда из полицейских и коронеров чуть ли не аплодируя наперебой восхваляла блестящую версию Кеннета. Он прихватил свою офицерскую свиту и пошел вниз, оставив двух экспертов в спальне разбираться с нашими телами. Вот он, мой звездный час. Либо я начинаю шевелиться, либо вечность проваляюсь в деревянном ящике на глубине шести футов. Самое стратегически важное, с чего мне показалось верным начать, это опереться на ладони всем телом, чтобы приподнять туловище. Для твоего понимания, я лежала так, – женщина резво легла животом на мой детский коврик в виде большого розового персика и продемонстрировала нечто среднее между асанами «Крокодил» и «Сфинкс», только в вольном воспроизведении. Показав, как на следственном эксперименте, свою позу в момент смерти, дама хотела было продолжить рассказ, но из ее рта послышались лишь звуки, похожие на те, что издает человек, когда давится. Жестом она показала мне подождать секундочку, отвернулась, закурила новую сигарету и, продышавшись, снова смогла говорить.
– Черт побери, кхе-кхе, не могу произнести ни слова без этих чертовых сигарет. Так на чем я остановилась? Ах да, за почти пять минут, пока коронеры заворачивали моего мужа в простыню и перекладывали на носилки, я продвинулась всего на несколько сантиметров. Те двое даже не заметили, если бы рука сползла с очерченного мелом контура, настолько движения были медленные. Но мне казалось, что пройден колоссальный путь. Именно тогда я поняла, что боль крайне эластична. Это как обыкновенный порез бумагой может довести тебя до слез, но одновременно с переломом ноги боль от пореза меркнет, ты ее даже не чувствуешь. У меня в запасе было немного времени, пока коронеры будут спускать и укладывать в машину первое тело. Возможно, они еще остановятся перекурить и только потом вернутся за мной. Но если я продолжу в том же темпе, то ничего не успею даже к закату. Надо было торопиться.
Итак, они ушли. Я дала своим костям пятнадцатисекундную передышку, в ходе которой слезно умоляла их начать меня слушаться. Собравшись с мыслями, я резко подобрала под себя левую ладонь. Безмолвно взвыв от боли, я снова немного полежала перед самым ответственным рывком. На счет три – упор руками в пол – и отрыв от него на миллиметр. Разочарование. Такого я не ожидала. Мне думалось, что только боль может остановить меня, но оказалось, все тело попросту отказывалось повиноваться. Еще раз, другой, пятый – все без толку. Стратегию надо было менять. Выдохнув, я окончательно завалилась на бок и начала медленно поджимать колени, сворачиваясь клубочком. Я двигалась так, как только позволяло мне мое тело. Кости ног сквозь изъеденный пламенем подол платья стесывались о пол, но упорно продолжали свой путь. Поджав их, наконец, я ухватилась за одну из них рукой и, приложив максимум усилий, привстала на колени. Из этого положения уже можно было встать, но отсутствие зрения усложняло задачу. Казалось, за все это время коронеры успели бы выкурить по десять трубок каждый и дважды скататься в морг. А меня в это время ждал момент истины. Бортик кровати, сделавшей еще вчера вмятину в моем черепе, сегодня должен был искупить свое предательство. Я оперлась на него рукой и стала медленно разгибаться. Последний этап – поставить ногу на стопу. До этого я и представить не могла, насколько обеднело мое тело. Если руки и с обгоревшими пальцами могли выполнять свое предназначение, то встать на обглоданную пламенем стопу было так же сложно, как ходить в туфлях на каблуках, от которых остались одни каблуки. Поймав равновесие, я медленно потянулась вверх. Замерев, я прислушалась. Мое внимание привлекла пугающая тишина в районе грудной клетки, где должно было от волнения громко стучать сердце. Но на переживания не было времени. Перильце пришлось отпустить. Я двигалась, пошатываясь от малейшего дуновения ветерка, как огородное пугало – теперь я почти ничего не весила. По моим догадкам, я выровняла курс прямо на дверь. Но не успела я сделать и пары шагов, как в дверном проеме послышались голоса:
– …Матерь божья! – вскрикнул один из коронеров.
– Это что за чертовщина! – шепотом произнес его коллега.
Они попятились назад, видя свое спасение в лестнице. Я же, очевидно подстегнутая адреналином, стремительно бросилась за ними, но не для того чтобы напугать, а чтобы попросить о помощи. Как и следовало ожидать, ослепшая я врезалась в косяк двери и рассыпалась на пороге. Те двое со страху споткнулись на ступеньках и кубарем покатились по мраморной лестнице вниз. Вслед за последним пронесшимся стоном повисла гробовая тишина. Внутри имения теперь находилось два с половиной трупа. Оправившись от падения, я не решилась снова встать на ноги: по лестнице безопаснее было сползти. Предстояло новое приключение. Оно прошло на удивление удачно: я сорвалась только после шестой ступеньки и немного проехала на спине. Затем все же уцепилась за перила и продолжила спуск. Оказавшись внизу, стоя на своих двоих, я вдруг осознала, что в последний раз нахожусь в стенах своего дома. Я не знала, куда отправлюсь, что сделает Кеннет, когда увидит меня, мертвую, выходящей из дверей поместья. В его стиле и в его праве было отдать меня на опыты. Я застыла на несколько секунд, жадно впитывая каждую пылинку. Для меня этот дом никак не был связан с мужем, не был виноват в наших ссорах и уж точно не выступал на его стороне. Он был моей единственной крепостью и пристанищем, хоть и стал в итоге для меня приговором. Я послала прощальный воздушный поцелуй в никуда и решила, что пора выходить к людям. В душе я радовалась, что не вижу тлеющих руин, и что в памяти домашнее убранство навсегда останется таким же роскошным и грустно-родным, каким было до пожара.
У двери я замерла, словно школьник за кулисами, от волнения забывший свои реплики. Неотвратимость выхода к «зрителям» щекотала ребра, по пяткам бежали сотни мурашек. Я уперлась в когда-то тяжелую дверь, которую не пощадил пожар, и толкнула ее всем весом костей. Она лениво поддалась, и мне в голову ударил ураган свежего ветра, продувший насквозь все щели черепа. Было неприятно, будто соленая вода залилась в ноздри. Я вышагивала с высоко поднятой головой, гордая за весь тот путь, что я уже преодолела. Ветер развевал лохмотья моего платья. Первая ступенька позади, вторая, третья. Прощай, милый дом.
– Меня улики никогда не подводят… – каждый шаг приближал к моим ушам заносчивый голос Кеннета.
Стопы стучали по каменистой дорожке, идущей от крыльца. Я чувствовала, что захожу к нему со спины. Лизоблюдские голоса, столпившиеся вокруг инспектора, затихали по мере моего приближения.
– …Надо бы пойти проведать ребят наверху, что-то они совсем закопались, – Кеннет пыхнул трубкой, игнорируя своих притихших коллег, явно ошеломленных моим видом, и повернулся в мою сторону. Видимо, он собирался пройти в дом, но вдруг столкнулся лицом к лицу с обгоревшим трупом.
В изумлении раскрыв рот, он выронил трубку на брусчатку и, стуча зубами, произнес:
– К-как… – он сам не знал, что хотел выяснить.
Я протянула руки, чтобы опереться на его плечо, но опора не выдержала. Инспектор распластался у моих ног. Сопляк (так я обозначила для себя того молодого офицера, которому грозил увольнением Кеннет) приказал остальным схватить меня, а сам ринулся к нему щупать пульс.
– Сердцебиения нет! – в панике кричал он окружившим меня коллегам-полицейским. Один из них достал наручники и, повалив меня на землю, намеревался уже заковать мои руки, но тоже обмяк. Офицеры отступили к машинам.
– Вы как хотите, – сказал кто-то из них, – но я не рискну больше даже взглянуть на нее.
Сопляк с истеричной решительностью достал револьвер и трясущейся рукой выстрелил в мою зияющую грудную клетку. Я в судорогах сдалась пуле. Он приблизился, чтобы оттащить меня в машину и доказать остальным, что я обезврежена, но от одного прикосновения к моему предплечью тоже пал замертво. Двое оставшихся в живых запрыгнули в машину и умчались в направлении города со скоростью света. Прислугу к тому времени, похоже, уже эвакуировали врачи и пожарные, поэтому в границах имения теперь остались только разбросанные трупы полицейских и я.
