Но это в прошлом.

Сейчас же он больше напоминал спившегося бомжа: его остроскулое лицо украшала жёсткая щетина, о которую при желании можно было заточить тесак, впалые щёки покрывало раздражение, скорее всего появившееся от постоянного смешивания алкогольных напитков, отросшие чёрные волосы с ярко заметной стальной проседью закрывали уши, а когда-то роскошные бакенбарды сейчас напоминали двух разъярившихся и давно не мытых псин. По крайней мере, одет он был в форму ВМО: тёмно-синий камзол с кричащими золотистыми эполетами, приталенная белая рубашка, которую в теории должно украшать пышное жабо, но оно отсутствовало не только на капитане, но даже в этой солнечной системе, узкие брюки с модными лампасами и ослепительно-яркие высокие сапоги с внушительным каблуком. Да вот только всё это форменное великолепие оказывалось велико Макарову размера эдак на три: так как последние несколько лет он сидел на алкогольной диете, то сейчас его ранее ухоженное тело напоминало узловатый скелет, покрытый скудным слоем кожи и остатками того, что раньше называлось мышцами. Интересно, что при таком образе жизни у него полностью отсутствовал такой мужской атрибут, как пивное пузико, – века сменяли друг друга, технологии совершенствовались и снова забывались, а избавиться от этого феномена невозможно. Однако Макаров каким-то удивительным образом не пал жертвой этой мужской заразы, хотя и потреблял пиво эпичными порциями. В итоге шикарнейший мундир капитана ВМО висел на нём как объёмистый мешок на анорексике – каждое утро ему приходилось подгонять его под свою фигуру при помощи примитивных шпилек. А зачастую он просто прикрывал всё это дело своим обожаемым плащом – интересным элементом гардероба, обладающим высоким воротником, массивными отворотами на рукавах и такими длинными полами, что они почти доставали до земли. Чёрный цвет капитанского плаща придавал ему сходство с соборными внемлющими и осознавшими – неприятными типами, столкнуться с которыми капитан не пожелал бы никому. Вторая проблема заключалась в том, что спал он не в грязной и изношенной капитанской кровати, на которой при желании можно было поместить ещё пару-тройку таких же, как и он, капитанов (остальные члены команды обзавидовались бы Макарову, если бы знали о размерах его ложа: «Энкратуриус» отнюдь не славился удобством матросских и гражданских кают), и даже не на скользкой и неудобной кушетке, ненавидимой Андреем всеми фибрами его души, – своё бренное тело он расположил на полу, причём в самой неудобной позе, до которой только могло додуматься его подсознание.

Вчера он, конечно, позволил себе лишнее – и в этом нет ничего удивительного: одно дело – служить такси для вонючих шахтёров, и совсем другое – задание, которое он вчера получил по защищённому каналу напрямую из Лунного штаба ВМО. Надо сказать, в последний раз его вызывали по этому каналу примерно семь лет назад – с самыми нехорошими последствиями… Теперь же всё вышло совсем по-другому. Теперь у капитана был шанс. Теперь он мог изменить свою жизнь раз и навсегда. Более того, скорее всего, он бы смог отомстить… Только сначала он захотел в последний раз как следует напиться – во имя долгих семи лет отчуждения и изгнания.

О входе в солнечную систему планеты Куахти капитана оповестил его личный бортовой компьютер, что одновременно послужило для него будильником. Раскалывающаяся голова намекала Макарову, что было бы неплохо сегодня вообще не вставать, а затёкшая правая рука напомнила о том странном и непередаваемом чувстве, когда он лишился левой. Тогда он лежал на испещрённом микропробоинами дьявольски холодном полу доживающего свои последние минуты армадского крейсера «Виорра»; его трясло так, будто он вот-вот разорвётся на мириады маленьких кусочков, а головокружение создавало впечатление падения в штопор. Он попытался опереться на левую руку, чтобы встать, но осознал, что даже если мозг и посылает сигналы в её рецепторы, то они никуда не доходят, – не было ни боли, ни мучительной агонии: просто невероятное чувство того, что часть его куда-то исчезла, будто её никогда и не было. И сейчас он чувствовал себя примерно так же: словно его судно только что обстреляла целая флотилия примакальных судов-уничтожителей. Искусственная левая рука потянулась к правой и проделала некое подобие скрипучего массажа («Надо будет смазать…» – пронеслось в этот момент у Андрея в голове), и через некоторое время капитан уже стоял на ногах, при этом пошатываясь и спотыкаясь, но всё-таки в вертикальном положении.

Голова разразилась пылающим вулканом, а из лёгких вырвался душераздирающий пыльный кашель, и капитан понял, что если он прямо вот сейчас, немедленно, не заглушит всё нарастающую боль хоть какой-то дозой этилового спирта, то он, скорее всего, умрет в кошмарных муках. Походкой человека на грани жизни и смерти он прошагал к своему холодильнику – устарелому устройству, за сущие гроши купленному у барахольщика на одной из автономных заправок, где-то на пути к сверхскоплению Персея-Рыб. Дверь холодильника недружелюбно скрипнула, и капитан обнаружил, что его содержимое может порадовать только сгустком плесени, который раньше был экзотическим фруктом с Марса, и почему-то пустой бутылкой лоржеи (жуткий напиток, по вкусу напоминающий прокисшее молоко, – зато по голове даёт сильнее, чем осиновая дубина). Андрею захотелось хлопнуть дверью холодильника так, чтобы он перевернулся и пробил собой обшивку корабля, но он справился с гневом, вспомнив о своей головной боли, и закрыл её тихонько и аккуратненько. Капитан, бросив унылый взгляд на год как сломанный пищевой синтезатор, чертыхнулся, мысленно пообещал переломать все кости уволившемуся с корабля инженеру, а заодно и командованию ВМО, которое подсунуло ему такую ответственную миссию как раз в разгар его ежегодного запоя, и начал размышлять, чем ещё он может вылечить адские боли в черепе.

Мимолётом Макаров взглянул на себя в настенное зеркало и понял, что надо бы не то чтобы привести себя в порядок, но даже произвести настоящую реставрацию. Благо, камера восстановления всё ещё работала, в отличие от большинства примочек на этом летающем корыте.

Он вздохнул, потянулся, в очередной раз прослушал скрипучую арию в исполнении своей искусственной руки и решил провести время наедине с собой и трудом всей своей жизни, который он озаглавил просто и ясно – «Человек»: благо дрейф продлится ещё целые сутки, а писание всегда отвлекает его от головной боли. Макаров решил написать свою книгу, после того как в магазине на Марсе ему попалась на глаза голокнижка под названием «Рактоног. Тот, кто даёт космосу свет». Капитан, оскорбившись в своих лучших чувствах, скомкал в руках форменную фуражку ВМО, в душе посетовал на несправедливость и неблагодарность любого инопланетного разума и именно тогда написал первые строки своей книги, которые, надо сказать, потом переписал несколько раз, дабы его никто не заподозрил в расизме. Никогда в своей жизни он не был расистом: он всегда испытывал уважение к жителям и аборигенам любой из возможных планет. Ну практически всегда. Иногда. Да нет же, всегда и всенепременно. Как и любой житель планеты Та-Кемет. Да, самообман был определенно присущ сущности Макарова.

«Человек! Да, это до сих пор звучит гордо. Человек самостоятельно вышел из глубин океана, пробрался через непроходимые леса невежества, развёл свой первый костёр, убил своего первого мамонта, построил себе дом, написал первую книгу, сочинил незабываемую мелодию, развязал войны и так же быстро закончил их, построил космический корабль и, подобно ангелу милосердия, вознёсся к небесам, простирая свою щедрую длань инопланетным разумам, которые так нуждались в его помощи. Человек был первым, кто установил контакт с жителями другой планеты и дал им шанс пробиться в сокровенные тайны космоса. Не требуя никакой благодарности, он кормил детёнышей аквилов, ухаживал за свежими яйцами рактоногов, показал ощимусам, что такое огонь и как им пользоваться, и даже объяснил альдебаранцам, что нет ничего страшного в хождении по суше – им просто нужно было спуститься с небес на землю…»