– Наш город, понимаете ли, весь такой сонный, вялый, даже немножко неживой, – его губы сами закончили начатое предложение, будто бы вовсе без участия сознания.

– О, не беспокойтесь! Свежая блут оживит Локшер, не правда ли? – ухмыльнулся Шварцзиле, многозначительно глядя на Астонцию.

– Вернее и не скажешь! – рассмеявшись, ответила девочка. Голос её снова звучал по-детски звонко и беззаботно.

– Ну, будем надеяться, что так оно и произойдёт, – принуждённо хохотнул Моррисон. – Миссис Смаугер неустанно работает над этим уже несколько лет и достигла кое-каких результатов.

– Да, расскажите про местное общество! – оживился мистер Шварцзиле. – Есть где шпилен в картишки?

– Игорных домов у нас не водится, но кое-какое общество есть. Конечно, вам, жившим в столице, наверное, наши местные незамысловатые развлечения будут не слишком-то интересны, – виновато произнёс он. – Городок у нас маленький, тихий. Центр локшерского общества – Смаугеры. Джозеф – местный судья, весьма почтенный и богатый джентльмен. У нас здесь, кстати, расположен единственный в этой области суд.

– Нет игорного хаузе, но имеется суд? У вас и правда крайне респектабельный штадт! И этот Смаугер – респектабельный человек? – с насмешкой спросил Шварцзиле, будто знал что-то особенное.

Моррисон, однако, этой насмешки не заметил.

– Безусловно! И жена его, Лизелла Смаугер, очень добропорядочная женщина, моя кузина.

– Хорошенькая? – деловито осведомился Шварцзиле, прищёлкнув пальцами.

Священник замялся, но потом решительно ответил:

– Да, очень. У них трое дочерей. Средняя, Мэрилл, как раз примерно твоя ровесница, Астонция. Думаю, вы с ней подружитесь.

– Несомненно, – улыбнулась Дульсемори, и Моррисону показалось, что куклы на полках улыбнулись вместе с ней. Как-то не по-доброму улыбнулись.

– Я обязательно попрошу Лизи, чтобы она пригласила вас на свой вечер, – поёжившись, заверил он. – Думаю, мне пора идти, уже очень поздно, точнее, ещë очень рано, а я всю ночь не спал.

– Заботы о зилен человеческих? – понимающе закивал Шварцзиле. – А знаете, в Европе всë большую популярность набирает мода на атеизм. Что вы об этом думаете?

– Я? – растерялся Джон. – Да ничего особенно не думаю. То есть, – спохватился он, – это несомненно ведёт к развращению нравов и падению морали, но Англия не последует примеру Европы, будьте уверены! Ла-Манш надёжно защитит нас от всякого зла!

– От всякого? – приподнял мохнатые брови джентльмен и снова щёлкнул пальцами.

– Абсолютно, – сказал отец Моррисон тоном более уверенным, чем сам он чувствовал.

– Ваши слова бы да Богу в уши!

– Вы, наверное, правда устали, – Астонция поднялась со своего места. – Не будете против, если я зайду к вам как-нибудь?

– Моя мать только обрадуется!

– А что насчёт вас? – невинно улыбнувшись, спросила Астонция.

– Ну и я, разумеется!

Девочка выпроводила Моррисона, вернулась в гостиную и завалилась в кресло, закинув обе ноги на край столика.

– И что же ты о нём думаешь? – спросила она, хитро улыбаясь.

– Неправильный выбор ты сделала! Скучный тип, даже под гипнозом ничего интересного не выложил! А ведь он влюблëн в свою кузинэ! – рассмеялся Шварцзиле.

– Да, я тоже заметила! Как он покраснел, когда ты спросил, хорошенькая ли она! Интересно было бы свести их. Вот скандал: приходской священник и жена судьи! Сюжет для дешёвенькой пьесы, но всё равно забавно.

– Даже не думай! Если она действительно хороша, то её соблазнением займусь лично я, – гордо запрокинув голову, сказал Шварцзиле и для убедительности дважды щёлкнул пальцами.

– Ого-го, берегитесь, жёнушки Локшера, Дон-Жуан-Арчи Шварцзиле уже вышел на охоту за вашими душами и телами! Хотя, скорее всё же за телами!

– Смейся-смейся, а все красавицы Локшера будут майне!

– Развлекайся, я разрешаю. Кстати, о развлечениях. Милый мой, расскажи-ка, зачем же ты убил бабку?

– Ты ведь и сама всё знаешь, зачем тратить вёртер! – фыркнул Арчи.

– Если я читаю твои мысли, то это не значит, что нам вообще нужно перестать общаться!

– Я гулял поздно вечером по городу, когда встретил её. Она предложила найти для меня женщину. Я сказал, что уже нашёл и… Она была стара и безобразна, но её биография, знаешь ли впечатляет!

– Интересная старая сводница, – кивнула Астонция.

– Да, сначала она занималась свои ремеслом в Лондоне, но, когда состарилось, перебрались в провинцию, так было безопаснее. Та ещё греховодница!

– Но это никак не умоляет твоего греха! – Стония выпустила когти и резанула ими по лицу Шварцзиле. – Я ведь запретила тебе убивать людей без повода! Бабка была вполне безобидной и даже честной, злом я её не считаю!

– О нет, ты ошибаешься, – медленно произнёс Шварцзиле, промокнув платком кровь со лба и внимательно рассмотрев алые пятна. – Ты представить себе не можешь, сколько несчастных невинных мэдьхен сгубила старая карга! А ещё я разузнал одну тайну, которая очень может тебя заинтересовать. Касается некого Эдди Миллса.

И Астонцию эта тайна очень заинтересовала.

Мать, несомненно, его любила, Эдди не позволял себе в этом сомневаться. Любила даже больше, чем сестрёнку Лилит, а Лилит она просто обожала. Но почему же тогда мать покинула их, таких маленьких и жалких, ещë более жалких и презренных, чем обычно бывают люди?

Эдди давно уже понял, что все люди катастрофически, каждый по-своему, жалки. Жалок почтенный отец семейства, навещающий в поисках приключений публичные дома; жалки проститутки, вынужденные за гроши отдаваться почтенным отцам семейств. Жалки красивые дочери не слишком богатых родителей, вынуждены точно также отдаваться в законный брак богатым старикам; жалки богатые старики, мечтающие спастись от старости и вернуть свою утраченную юность за счёт чужой. Жалок лавочник, по вечерам колотящий свою жену; жалка и его жена раз позволяет себя колотить.

Но самое жалкое в человеке – его убогое безвольное тело. Ах, это тело! Лишний раз не поспит – ослабеет, много раз не поест – умрёт. Эдди бесила постоянная необходимость выживать, когда ему хотелось просто жить, жить во всей полноте чувств, ведь какая же жизнь без чувств?

Иногда он мечтал отделиться от этой грубой нелепой оболочки, научиться поддерживать светлый огонёк жизни чем-нибудь незначительным и отправиться в бесконечное странствие по земле, чувствовать мир, наслаждаться им. Возможно, так и выглядит смерть, возможно, ради такой свободы стоит умереть, но кто же скажет наверняка?

Пока что Эдди жить было некогда и не на что: приходилось выживать. В его дырявых карманах честно заработанные деньги были редкими, почти случайными гостями. Где-то что-то разгрузить, перенести, загрузить, вынести, почистить обувь или платье – так, мелочи. Он бы уехал, непременно бы уехал на заработки город, но что же делать с малышкой Лилит?

Лилит была некрасивой молчаливой девочкой шести лет, чем-то напоминающей лягушонка. Ей нравилось читать книжки, изредка попадавшие в еë руки, бесконечно перелистывать страницы, то пропуская целые главы, то задерживаясь на каждой строчке по полчаса. Эдди не сомневался, что его сестра необычайно умна, даже гениальна. Но она была такой тихой, что он далеко не сразу заметил её болезнь.

Наверное, всë сложилось бы по-другому, пойми он раньше. Ведь когда-то у них ещë были деньги на врача. Мать оставила им кое-что в наследство, кроме несмываемого пятна на имени. А через неделю, когда подойдёт срок новой уплаты и их выселят из этой жалкой комнатушки – что будет с ними тогда? Своего благополучия Локшер добился исключительно за счёт нещадного изничтожения всех неблагополучных.

Покойница-мать была проституткой, Эдди это знал. Знали все мальчишки с их улицы и не позволяли ему забыть эту деталь собственной биографии. Мать никогда не говорила о работе, зачем, в конце концов, им это обсуждать? И совершенно незачем им было обсуждать, откуда берёт деньги сам Эдди, всё и так было предельно понятно. А что ещë оставалось делать, если не красть?