Под негромкую капель воды в раковине Линли, наклонившись, внимательно осмотрел поверхность стола — не осталось ли что незамеченным на пестром пластике его покрытия. Он скользнул взглядом от стены к внешнему краю стола, от внешнего края к полоске металла, крепившей раковину. И увидел это. Фрагмент чего-то голубого — не больше осколка зубной эмали, — застрявший в едва заметном зазоре между металлической окантовкой раковины и столешницей.

С помощью тонкого лезвия из комплекта для сбора улик Линли осторожно поддел голубую крошку и поместил к себе на ладонь. От нее шел слабый лекарственный запах, а когда Линли прикоснулся к ней пальцем, то обнаружил, что она ломкая. Кусочек таблетки? Какое-то моющее средство? Линли переложил его в пузырек и передал одному из криминалистов, попросив как можно скорее определить, что это такое.

Он вышел из квартиры в зловонный коридор. Заколоченные окна затрудняли вентиляцию здания. В нем застоялся запах крысиных экскрементов, разлагающихся пищевых отходов и грязных унитазов, обостренный весенним теплом. Именно это прокомментировал констебль Уинстон Нката, поднимавшийся снизу по лестнице, когда Линли спускался к квартире на втором этаже. Зажимая нос и рот идеально отглаженным белым платком, констебль пробормотал:

— Не дом, а выгребная яма.

— Смотрите под ноги, — посоветовал ему Линли. — Неизвестно, что там на полу под мусором.

Нката добрался до двери в квартиру, когда Линли уже вошел туда. Нката присоединился к нему.

— Надеюсь, эти парни получают доплату за полевые условия?

— Награда им — полицейская слава. С чем пришли?

Обойдя самые большие кучи хлама, в которых рылись криминалисты, он подошел к окну и открыл его, впустив тонкую струйку воздуха. Этого, видимо, оказалось для Нкаты достаточно, потому что он отнял от лица платок, хотя и скривился от запаха.

— Я проверял копов в Мэрилебоне, — сказал он. — Кросс-Киз-клоуз патрулируют полицейские из участка на Уигмор-стрит. Кто-то из них и видел бродягу, о котором вам говорил Сент-Джеймс.

— И?

— Ничего, — ответил Нката. — Ни один из постоянных сотрудников не помнит, чтобы он прогонял из этого района бродягу. Работы у них полно — туристический сезон и все такое, — и они не ведут учет, кого, с какой улицы и когда они гнали. Поэтому никто не утверждает, что они вообще никого не прогоняли. Но и никто не желает посидеть с нашим художником, чтобы получить изображение этого типа.

Линли чертыхнулся. Рушились их надежды на получение хорошего описания бродяги.

— Вот-вот, — поддержал его Нката и улыбнулся, дергая себя за мочку уха. — Поэтому я взял на себя смелость кое-что сделать.

Смелость Нкаты не раз помогала добыть важнейшую информацию. Линли заинтересовался.

— И?

Констебль сунул руку в карман пиджака. Он пригласил на ланч одного художника, объяснил Нката, и по наклону его головы Линли понял, что художник был женского пола. По дороге они зашли в Кросс-Киз-клоуз и нанесли там визит писателю, который дал Хелен Клайд описание бродяги, изгнанного из лабиринта переулков в тот самый день, когда исчезла Шарлотта Боуэн. Художница с помощью писателя набросала портрет того человека. И Нката, взяв на себя еще немного смелости и проявив поразительную по своим масштабам инициативу, предусмотрительно попросил ее сделать второй рисунок, на этот раз sans[24] жидких волос, бакенбард и вязаной шапочки, которые все могли быть частью маскарада.

— И вот что у нас получилось. — Он протянул два рисунка.

Линли разглядывал их, пока Нката продолжал. Он сделал с них копии и раздал констеблям, которые сейчас работают на улицах, стараясь отыскать место, с которого исчезла Шарлотта. Другие копии он раздал констеблям, которые проверяют местные ночлежки, чтобы, если получится, узнать имя этого человека.

— Пошлите кого-нибудь показать рисунки Ив Боуэн, — распорядился Линли. — А также ее мужу и домработнице. И тому господину, о котором вы рассказывали мне вчера вечером — тому, что наблюдает из окна за происходящим на улице. Может, кто-то из них чем-то нам поможет.

— Будет сделано, — ответил Нката.

В коридоре двое из команды криминалистов тащили с верхнего этажа свернутый ковер. Он тяжело, как невыполненное обязательство, давил им на плечи. Линли бросился помогать, Нката с неохотой присоединился к нему. Вместе они вынесли ковер на улицу и затолкали в поджидавший на улице фургон, после чего Нката устроил целое представление из отряхивания пиджака.

Стоя на улице, Линли размышлял над тем, что сообщил ему констебль. Действительно, при огромном количестве туристов, блуждающих по этому району в поисках Риджентс-парка, музея восковых фигур или планетария, местные полицейские могли и не запомнить случайного бродягу, которому было приказано убраться прочь, но вполне реально предположить, что кто-то все же сумеет узнать его по имеющемуся теперь у них рисунку. Он сказал:

— Вам придется снова сходить в местный участок, Уинстон. Покажите рисунок в столовой. А вдруг он освежит чью-то память.

— Тут еще один момент, — заметил Нката. — И вам он не очень-то понравится. У них двадцать добровольцев.

Линли тихо выругался. Двадцать констеблей-добровольцев из числа местных жителей, которые носят форму и ходят в патрулях, как обычные полицейские, — это еще двадцать человек, которые могли видеть бродягу. Похоже, с каждым часом сложность дела возрастала в геометрической прогрессии.

— Придется вам показать рисунок и им, — сказал Линли.

— Без проблем. Будет сделано. — Нката глянул на покинутое здание и спросил у Линли: — Думаете, ребенка держали здесь?

— Не знаю, — ответил Линли. — Возможно, но пока нельзя исключить и любое другое место в Лондоне. Не говоря уже об Уилтшире.

Он машинально полез в карман пиджака, где всегда держал сигареты, пока шестнадцать месяцев назад не бросил курить. Забавно, с каким трудом отмирают старые привычки. Церемония прикуривания тоненького рулончика, начиненного табаком, каким-то образом связывалась с мыслительным процессом. Необходимо было сделать одно, чтобы стимулировать другое. По крайней мере так казалось в минуты, подобные этой.

Нката, должно быть, понял, потому что достал из кармана брюк «Опал фрут» и, ни слова не говоря, протянул Линли, потом вынул еще одну для себя. Они молча развернули конфеты, пока из дома позади них вываливалась бригада криминалистов.

— Три потенциальных мотива, — произнес Линли. — Но только один из них по-настоящему имеет смысл. Мы можем предполагать, что все это было неудачной попыткой поднять тиражи; «Осведомителя»…

— Вряд ли неудачной, — заметил Нката.

— Неудачной в том смысле, что Деннис Лаксфорд не мог желать смерти ребенка. Но если это наш мотив, мы по-прежнему должны докопаться до вопроса «почему», который за ним стоит. Была ли под угрозой работа Лаксфорда? Перехватил ли другой таблоид часть рекламы «Осведомителя»? Что побудило его устроить похищение?

— Может, и то и другое, — сказал Нката. — Проблемы на работе. И снижение доходов от рекламы.

— Или оба преступления — похищение и убийство — были организованы Ив Боуэн ради взлета вверх на волне общественного сочувствия.

— Холодно, — прокомментировал Нката.

— Согласен, холодно. Но она политик, Уинстон. Хочет быть премьер-министром. И все идет как по маслу, но, возможно, она начала терять терпение. Решила ускорить процесс — с помощью дочери.

— Такая женщина была бы чудовищем. Это противоестественно.

— А вам она показалась естественной? Нката задумчиво сосал конфету.

— Вот что я скажу, — изрек он наконец. — Белые женщины, я их не понимаю. Черная женщина откровенна в том, чего она хочет и когда. И как. Да, она даже говорит мужчине, как. Но белая женщина? Нет. Белая женщина — загадка. Белые женщины всегда кажутся мне холодными.

— А Ив Боуэн не показалась вам холоднее других?

— Показалась. Но с другой стороны, холодность и есть холодность. Степень тут роли не играет. По-моему, по отношению к своим детям все белые женщины — ледышки. Если хотите знать мое мнение, она такая, какая есть.