- А если бы меня удар хватил?

- Не хватил бы, зря, думаешь, я тебя сначала в буфет заманил? Вина попить. В целях профилактики!

Узнав, что вино пили для профилактики, дядя Саша успокоился и купил много-много открыток с репродукциями. Поддержал коммерцию, как и было задумано. Но рассказ о картине Явление Христа народу слушал уже вполуха.

Моё открытие сводилось к тому, что Иисус остановился (отпрянул), наткнувшись на взгляд человека из толпы,  который стоит к нам спиной. В свою очередь, встретившись глазами с Иисусом, тот ощетинился, его волосы встали дыбом. Между ними, одетыми в одинаковые одежды,  Иванов поместил такой сгусток энергии, как если бы эти двое являлись полюсами нашего мира.

Спутница Александра Валерьяновича моими искусствоведческими изысканиями особо не впечатлилась. Рассказом неожиданно заинтересовалась какая-то тётка, сидевшая рядом на банкетке.

- Как Вы пришли к такому выводу? – спросила она с некоторым сомнением в голосе.

-  Как увидел работу Глазунова под названием «Христос и Антихрист», так и пришёл, – ответил я, вспомнив наш с Моисеем совместный (ещё при Собчаке) визит в Санкт-Петербург, когда нас ночью занесло на вернисаж Ильи Сергеевича.

Зимний взят, Зимний взят,

красные заняли Петроград!55.формат

Первый раз я увидел Глазунова летом 1973 г. Проконтролировать, как я сдаю вступительные экзамены, в Ленинград на пару дней приехал дед Владимир. Мы шли с ним по Литейному. У перекрёстка перед Невским проспектом на красный свет в первом ряду прямо напротив нас встала задрипанная Волга с чёрными шашечками на борту. На правом переднем сиденье сидел дядька в светлом клетчатом пиджаке. По причине жары окно с его стороны было открыто.

- Смотри, - сказал дед, - это Илья Глазунов. Художник.

Ещё мы были в Русском музее. У картины «Последний день Помпеи» я рассказал дяде Саше, что одно время работал с бывшим военным лётчиком по фамилии Еремеев. В квартире у Еремеева над кроватью висела большая репродукция вышеозначенной работы  Брюллова. В правом верхнем углу живописного полотна бывший военный лётчик Еремеев поместил изображение Фантома - супер звукового истребителя-бомбардировщика ВВС США, атакующего наземные цели. По моему мнению, с этим летательным аппаратом картина обрела законченность, её можно было считать совершенной.

Прикидывая, Моисей долго рассматривал полотно великого мастера, потом заявил, что никакой американский самолёт не сможет соперничать с извержением Везувия. 11.09.2001 г. я хотел позвонить и напомнить ему об этом разговоре, но передумал.

И жёлтым детям на забаву даны клочки твоих знамён.56.формат

Реализм на марше, не иначе.

Помимо живописных работ, Чайный клуб украшала высеченная из мрамора человеческая голова в натуральную величину. Голову я нашёл на помойке возле мастерской одного скульптора. Своими искажёнными пропорциями она производила жутковатое впечатление. Пришлось чугунным утюгом отбить ей мраморный нос.

После отбития носа голова приобрела некое подобие греческого изящества. Светлым пятном она благородно белела над старым сервантом в самом углу комнаты. Раздеваясь,  Лёха приспособился нахлобучивать на неё свою шапку. Как-то вечером Анатолий Эрихович вернулся домой в состоянии крайней неприязни ко всему прекрасному. Пробурчав что-то про бардак в стране, он подошёл к серванту, схватил голову и вместе с Лёхиной шапкой швырнул её в окно. Только мы их и видели, хорошо, что для целей проветривания створки окна были раскрыты настежь, а то бы стёкла повылетали.

Наутро Анатолий Эрихович соображал плохо, можно сказать, никак не соображал, поэтому вопрос, - Зачем он выбросил из окна голову с Лёхиной шапкой? - понял так, что выбросил из окна одетого в шапку Лёху. Смутные воспоминания о ночном метании человеческих голов повергли его в глубочайшее уныние. Он искренне сожалел о случившемся и раскаивался в содеянном. Поев колбасы, Анатолий Эрихович решил идти в милицию с повинной, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед обществом.

Добровольно сдаться ментам Анатолию Эриховичу не удалось только потому, что в туалете раздал шум спускаемой воды, после чего в комнате появился разъярённый Лёха. Сквозь мат-перемат можно было понять, что он резко критикует остолбеневшего Анатолия Эриховича за вчерашний необдуманный поступок, навсегда лишивший его тёплого головного убора. Об утрате мраморной головы сожалел только я. 

Вообще-то, Эрихович, в отличие от нас, в милицию не попадал ни разу. Может быть потому, что предпочитал Трёх мушкетёров на Петроградке, а мы – ресторан гостиницы Октябрьская. На двоих обычно заказывали холодный ростбиф, два салата из капусты, хлеб и 300 граммов водки. Вместе с чаевыми легко укладывались в 5 рублей. Если были при деньгах, позволяли себе немного больше.

Дефиле

В Ленинграде всё по-другому, по-взрослому. Бары были известны не под собственными именами, а как Ольстер, Лондон и так далее. Были варианты и попроще. Например, любимые Эриховичем Три мушкетёра назывались Три мыша, а безымянное кафе в бельэтаже гостиницы Москва – Подмосковьем.

Кухня и оркестр в Октябрьской были на уровне, а обслуга – дрянь. С той обслугой у посетителей на ровном месте возникали бесчисленные конфликты, а местные менты всегда были на её стороне. Один раз мне принесли заоблачный счёт. Я сказал, что никаких шашлыков не ел, поэтому платить ничего не буду и через двадцать минут оказался в камере ближайшего отделения милиции. Вывели меня оттуда  через час, не раньше. В прокуренном кабинете сидел капитан. Выслушав рассказ про шашлыки ценой в 25 рублей, он ничего записывать не стал и вернул меня обратно.

В камере (не в обезьяннике) я сидел один. Во второй раз вывели около двух часов ночи. В дежурной части меня ждали Осоцкий и Полысаева. Они дали капитану честное слово, что жаловаться не будут, после чего получили меня на руки живым и невредимым. Капитан сказал, что официантка ошиблась и принесла счёт с другого столика.

В другой раз перед самым закрытием Осоцкий и Моисей вышли позвонить, а когда вернулись обратно, то обнаружили, что официантка успела убрать со стола остатки закусок и рюмки с недопитой водкой. Будучи готовыми к перманентным подлостям такого рода, друзья закатили в полупустом уже зале грандиозный скандал. Сбежались официанты и метрдотели. Разгневанные гости поливали их, правых и виноватых, в четыре руки, и продолжалось это до тех пор, пока Моисей вдруг тихо не сказал:

- Атас!

Уже на улице он рассказал, что, случайно повернувшись в противоположную сторону, заметил за соседней колонной до боли знакомую сервировку. Оказалось, что они ошиблись и после телефонного звонка вернулись к чужому столику. Ресторан в Октябрьской всегда закрывался в одно и тоже время,  в 24:00  мск, но каждый раз почему-то внезапно.

Будучи в один из таких разов стремительно выпровоженным на улицу, я не успел на дорожку сходить в туалет. Рядом со входом в гостиницу стоял киоск Союзпечати. Чтобы не испытывать судьбу, я протиснулся в щель между стеной и киоском и тут услышал за спиной громкое сопенье. Следом за мной в эту щель с такими же низменными намерениями лез какой-то мужик. Мне пришлось забраться поглубже.

Только мы разместились в узком пространстве, чтобы не мешать друг другу, как мужик вдруг исчез.  Исчезновение сопровождалось характерным звуком, глухим и звонким одновременно, с которым хороший штопор извлекает корковую пробку из длинного горлышка стеклянной бутылки. П-пп-о! И нету.