Я даже хотел попробовать тебя на роль, но сделал бы вторую ошибку. Ты комедиантка, но призвание твое иное. Я чуть не упустил, - ты не просто любопытна до приключений, ты одновременно и зритель, наблюдатель. Такие сами играют редко, они пишут пьесы, рассказы.
Еще замечу, - в тебе действительно с избытком и крайней искренности. Игра для завязки только. А откройся окно, ты ведь, дурища деревенская, все-таки прыгнула бы, - подлинность, дескать, диктует. По законам романа надо под поезд лечь. Настоящая актриса - никогда. Наш закон - великое Как Будто. Что ж, дерзай, может быть, напишешь когда-нибудь роман...
Мне тоже было приятно думать, что когда-нибудь напишу. Я ведь и на телеграф бегала записывать наброски на пустых бланках. Ну, роман, не роман, а вот рассказ, к примеру...
23. Ходики
(Рассказ)
В наших послевоенных домах у многих на стене висели дешевые ходики с жестяной мордочкой лисички или кошечки. Маятник стучал: тик-так, тик-так, и лисьи глазки ходили туда-сюда. Ходики были, конечно, барахлянные, всегда отставали. Стрелки нужно было подводить пальцем, и они легко обламывались. А к гире прицепляли добавочный груз, какие-нибудь старые амбарные замки. Их иногда набиралась целая гроздь, а потом что-то в механизме соскакивало, и весь груз с дребезгом летел вниз, глаза безумно бились в орбитах, стрелки показывали светопреставленье, но бомба обычно не достигала пола, - там, на другом конце цепочки специальная штучка не пускала цепь проскочить, или просто пустой конец завязывали узлом.
Через много лет такие ходики я увидела в одном доме на кухне. Бывает, что в чужом городе приходится вдруг разыскать дальнюю родню. В Москве мне нужно было где-то жить.
У них был мальчик тремя годами младше меня. Он учился на втором курсе. Я об этого мальчика сразу споткнулась. Называть его Вовка, как это принято в нашей компании, язык не повернулся, - он был какой-то "очень воспитанный мальчик", холодновато вежливый. Мой взгляд упал на ходики, они были из тех самых, только с мордочкой волка.
Вовка-Волка-Волчонок. Так я и стала его звать.
А у его сестры Лены, постарше меня, глаза были с поволокой и удлиненная необычайной чистоты линия от подбородка до уха, - сразу понятно - Оленуха.
Их бабушка Софья Семеновна - в очках, с короткой стрижкой, мохнатенькая в своей седой кофточке. Все у нее - Ленушки, Любушки. Хлопотушка, стряпает-стира-ет, бегает сама по магазинам, успевает навестить своих подружек, многочисленных Марьюшек, Варюшек.
Они-то мне и подсказали, когда я уже на правах родни подходила к телефону.
- Софушка! А?.. Так это не Софушка?.. А?.. Где же Софушка?.., старческие голоса всегда в трубку кричат, не понимая, не слыша.
Ну конечно, Совушка Семеновна.
Сначала мне у них было очень хорошо. Одно тяготило, - по утрам бабушка заставляла нас выпивать сырое яйцо, а на обед часто готовила жареные мозги или молоки, бррр.
Семейный их домик держался крепко.
Бабушка, словно старенький маятник, сновала туда-сюда. Волчонок поводил глазами. Оленуха плавно и неотвратимо лепила каркас будущего своего гнезда, ходила на курсы кройки-шитья и домоводства, - у ней потом все будет ладно, родит четырех нежных оленят.
Но чего-то недоставало в их этом ухоженном кругу. Я даже не сразу хватилась. А родители где? Словно стрелок не было в их домашних часах, то есть какие-то кончики прокручивались не касаясь наших дневных цифр.
Отец был большим начальником, и его мы не видели никогда, разве что ночью мужской кашель донесется. Мать, что-то вроде отцовой секретарши, иногда появлялась поздно вечером, приходила к нам на кухню покурить. Там у них всегда теплился мелкими зубчиками газовый огонек на печке.
Мать, отвлеченно-ласковая, усталая, все вздыхала, курила жадно, думая не о том, спрашивала:
- У тебя все хорошо, милый?..
- Нормально, мам.
- Ну, поцелуй меня...
Волчонок не хотел ее огорчать. Тоже отвлеченно прикладывался к щеке.
Дело в том, что он уже с месяц не учился на своем втором курсе. Но он никому не врал. Просто молчал. А Совушка была подслеповата. Утром он уходил из дома, никто не спрашивал. А то бабушка сама отравляла его "показывать мне Москву". Но у меня были свои столичные приключения, он же пребывал в непонятной мне скуке. Мальчик ничего не хотел. Ему было ничего не нужно.
При первом разговоре я даже не поверила, думала, кокетничает, еще не изрос "разочарований". Я же и говорю, что сразу об него споткнулась.
Учиться он не то что бы не хотел, то есть ему было все равно, но честный человек не станет занимать чужое место...
- Знаешь, я ведь тоже пыталась найти себя, убежала из дома, объездила полстраны...
- Чего бежать, здесь хоть кормят.
- Ну, а работать? На заводе или в депо. Я работала, мне ужасно нравилось, пахнет горячим металлом!..
- Да какая разница, можно и на заводе. Все равно в армию заберут.
- А книжки? Картины? Пошли в Третьяковку?
- Скучно...
Я не могла понять. Столько всего вокруг! Мне становилось пусто рядом с ним в таком существованьи.
- Есть же друзья, наконец!
- Ну, мы собираемся иногда...
И я пришла в его компанию.
Десяток мальчиков, воспитанных, приличных. Гитара, ровным голосом поют Кукина, Городницкого.
Те же песни, но уныло, без нашей страсти, без ора, без выпендрежа.
Выпито много, но без куражу, без фантазий, напился, свесил нос, действительно скучно.
Все они тут что ли такие?
Я прошлась колесом. Никакой реакции.
- Спорим, могу съесть стул!
- Ешь, коли охота...
- Может, в Загорск съездим, или хоть в лес?
- Зачем?..
И правда, у них у всех были дачи.
Иногда они все же смеялись, байки мои слушали, не гнали.
Я хвасталась напропалую, - неужто ничем не зацепить? Мальчишки ведь! Мы, например, без конца испытывали себя: купались в проруби, лазали по крышам, прыгали с третьего этажа, резали руку бритвочкой, - тер
петь можно сколько угодно, а вот резать страшно даже самого себя, другого - так вовсе невозможно...
- Почему невозможно? - вдруг откликнулся Волчонок, - давай разрежу, если хочешь...
Я протянула ему руку, не веря еще.
Он взял бритву, выбрал удобную мякоть на моей ладони и начал резать. Не полоснул, как мог бы, заведясь, нет, стал пилить. Смотрел на меня спокойно и пилил все глубже.
В обморок я не упала, но глаз от крови не могла отвести, - кто-то же должен был закричать, помешать...
Я подняла глаза, - они внимательно следили. Жестокости не было в их взгляде и любопытства тоже, какое бывает у детей, когда они потрошат лягушку.
Я увидела ровный ряд жестяных волчьих мордочек.
Терпеть можно было еще,
но когда-то нужно остановиться.
Он тут же вытащил бритву.
Потом залил йодом и забинтовал довольно заботливо.
- Прости меня, - я опомнилась, - нельзя так испытывать.
- Ничего, нормально, - сказал он.
__________
Этот свой первый рассказ я дописать не сумела. Не умела тогда смотреть вперед, не хотела еще смотреть омраченным взглядом. Даже зажмуривалась, ожидая, вдруг с дребезгом полетит вниз перегруженная гиря часов.
Однако, с этими мальчиками ничего особенного не произошло. Кто-то из них даже доучился. Спились не все, и не все пропали. Так, рассосались в среде, размножились.
Я рассказывала о них своим друзьям, всем и каждому. Но ощущение, что сразу за моими пятками разверзлась трещина и отколола наш старый материк, вместе с нашими отцами и дедами, отделила от нового поколения, - это ощущение мне передать не удавалось. Никого тогда еще не пугал мой ужас, а глупость, она и есть глупость, подумаешь, мальчики отказались играть в романтику.
И теперь мне рассказ тот не дописать, когда с дальности своего зрелого обзора я уже могу различать смену поколений. Что значит, удачное поколение, неудачное? Оно просто другое. Сейчас мы говорим, - дети наши стали меркантильными, читать не хотят, подавай им диско да адидас.
