Господи, да все! Весь мир!
Раньше на месте стадиона (рассказывала бабушка) было кладбище. Еще долго стоял старый березовый лес, а между деревьев сохранялись травянистые холмики. Попадались каменные плиты с замшелыми надписями. На этих плитах мы потом позже приходили посидеть с книжкой, - как же! - фигура "девушка с томиком стихов", или ходили поверять секреты. Белые фигуры пловчих и дискометов не вызывали изумления. (Но они тоже только временные рисунки). Весной в траве вырастали медунки и бледные фиалки. К концу лета обильно лезли высокие узкие колокола чернильных грибов.
В дальнем углу стадиона "Клуб авиалюбителей" вывеской выходит к рынку, а с парашютной вышки цветные зонтики слетали на лужайку. Под восточной трибуной позади стадиона располагался тир, или стрельбище, - у нас говорили.
В отроческий период самоутверждения мы рвались в "ряды смелых", мы грезили подвигом:
"Первый прыжок! - взрывная волна фантазии ширила могучие круги ассоциаций, - "Сто первый затяжной прыжок!"; "Прыжок в бездну океана!.."
А также "Десять пуль в десятку!" (конечно, рядом трепетал дополняющий кино-образ, - стрела настигает и расщепляет другую стрелу, уже поразившую центр мишени...);
"Ворошиловский стрелок!" (такой значок я давно извлекла из коробки с пуговицами и свято берегла);
"Девичий десант на полюсе!"...
Фигуры мечты искали оформления в лозунгах и газетных заголовках, ибо в отличие от фигур прошлого,
которые ждут обобщения (и соощущения), фигуры мечты ждут признания.
"... Девушка - снайпер в легком шлеме с винтовкой в руках выходит на крыло самолета..." (в грезах отроковицы видят себя непременно девушками, в самом слове "девушка" - залог неотразимой красоты).
Образы же мечты обычно грешат неточностями ("на крыло" не выходят), но именно неточности и некоторый перебор в ущерб вкусу умножают волшебную реальность.
Тогда еще не доставало клуба фехтования и бассейна, ими с южной и северной сторон оброс стадион много позже.
Нас не принимают в секции по возрасту, ждать же восемнадцати некогда. В жеребячьих ногах наших жажда потравы. Мы носимся по снежному "манежу" стадиона без всяких лыж и коньков (и без всякой узды), но в телогрейках, ушанках, штанах, выпущенных на валенки ("не надевай, пожалуйста, телогрейку, Алехина опять сказала..."), играем в приключения и войны, громадный сугроб трибуны превращаем в "снежную крепость", роимся возле стрельбища...
Иногда нам насмешливо позволяют расчистить у них снег, тогда дают пострелять три-пять пулек.
Фигура вожделенного действа: лежа на старом ватнике, теплое дерево приклада плотно к щеке, угар пороха в ноздри, зрачок в точном фокусе оптического креста, палец руки и мизинец спускового крючка скрещены знаком перемирия... - Замри!
Стадион наш, разлегшийся на четыре стороны света, изменчивый во временах года, облысевший, стоптанный, уступивший городское первенство другим - монада нашего детского бытия, центрирующая круг наших представлений и стремлений.
Еще недавно, сокращая путь через стадион на рынок, я смотрела, - в отступивших поредевших деревьях у забора вознесся белый костяк березы с толстыми пальцами, навсегда сбросивший мелкую лиственную мишуру...
Из окон нашего дома в глубине летней ночи длинный дом с колоннами и высокими незрячими окнами. В аквамариновом свете ламп дневного освещения эффект мусатовских картин. Там у него женские фигуры, прозрачно узорчатые, напоминают опавшие крылья бабочки...
Я лежу не засыпая в комнате, тишину прорезает трамвай... В ночи его издали слышно, - сначала это словно давний звон колоколов или стоны буя в море, потом вступают, строятся струны проводов, и вот резкий с подвизгом дробот колес...
а по стене бежит высветленный сквозной след, почему-то он всегда несказанно тревожит, и так хочется, хочется, чтобы он, наконец, сделал полный периметр, но всегда же след срывается со второй стены, летит косо по потолку, соскальзывает в ночь, и замирает в другой уже дали последним отбоем колокола...
6. Суд
Из окна кухни, через двор по диагонали, взглядом поверх "хитрых избушек", прямо в закате солнца - Штаб. Во лбу его высокой шапки под праздники горит звезда.
Закат отражается в мокром асфальте.
В первый ли раз зажглась эта звезда девятого мая сорок пятого года?
Я стою у кухонного окна, одна, наказанная.
Все ушли на площадь смотреть салют.
В этот день, то ли от брожения праздника? - я успела столько нахулиганить: подралась с мальчишкой, вдвое большим и противным; нагрубила его матери, она, конечно, нажаловалась; лазила на крышу и была замечена; порвала новое платье сверху донизу - халатик; разбила стекло на чердаке...
то ли подсознательное, - "победителей не судят"?..
Я стою у окна и слежу заворожено, как звезда пульсирует, меняет цвет, посылает свой беглый огонь...
Мои грехи еще не остыли, они кажутся скорее подвигами, дают встречные сполохи: красный - Честь! фиолетовый - Доблесть! желтый - Геройство! - этот "джен-тльменский набор" легко увязывается со словом "Штаб" (- в нем самом есть Главенство, особенно для нас - военных детей),
но это жестяное "-сть-сть" имеет привкус Совести, и чем дальше, тем заметнее чувства мои стынут Стыдом...
Есть ли наказание страшнее? - остаться одному.
Раньше в праздники обычно прощали...
В детстве мы с легкостью делаем себе символы, - что выпирает, то и символ.
Тут уж кому как суждено: кто под башней растет, кто под горой, кто под деревом.
Мы росли у добрых колен Филиала Академии Наук.
Но Штаб заглядывал к нам во двор через головы домов, беспощадный, как "Божий глаз", он проницал всюду.
Да и вообще, он как бы завершал орбиту моего дневного языческого бытия:
утром, невинную, Солнце будило меня, весело выпутываясь из листвы стадиона;
днем оно стояло раструбом вдоль коридора;
потом какое-то время каталось в зените купола Филиала;
вечером же я любила провожать его туда, за крутое плечо Штаба, нагружая своими грехами.
Ведь за раскаяние дети еще не платят ничем...
Круги нашего времени не столь уж далеко уносят нас от опорных точек, - где бы ни водила меня судьба, я всегда нахожусь в заданном фокусе моих символов.
Архитектурный иероглиф слова "СУД":
указательный угол буквы "У" одним концом исходит из стройного колонного шествия, собранного сводом Филиала - Сознание, Суждение, Помысел; вторым - упирается в подножие Штаба - Дело, Действо, Действительность.
Стрелки сужаются, совпадают, распадаются:
Суд - Суть - Судьба.
В этой подвижной развилке понятия "Суд" скрыт извечный конфликт: судить за поступки или за помыслы?
"Судите меня по моим законам", - Кузьма.
Фундамент моей совести заложили некоторые поучительные истории:
Больная мать просит детей подать ей воды, они отмахиваются, занятые игрой, тогда она обернулась кукушкой и полетела из дома... На картинке дети бегут за птицей, кто с ковшом, кто с чашкой...
Была такая северная сказка, бесхитростная и лаконичная, и не было никакой, еще хоть одной страницы, где мы бы с теми детьми плакали, плакали горючими слезами, и кукушка вернулась бы к нам, простила, наказала, но стала бы снова нашей любимой матерью...
Эта сказка сокрушила всю надежность и благостность стереотипного построения: провинился - раскаялся - прощен. Но необратимость, столь невозможная для детской души, однажды настигает нас...
Наша дальняя знакомая в день рождения ждала в гости своих взрослых детей.
Я представляю себе, как она готовилась: накануне тщательно прибралась, вытерла пыль, постелила чистые салфетки, наверное, напевала вполголоса; пока переставляла фотографии на комоде, вглядывалась в лица детей, вспоминала какие-нибудь смешные случаи с ними; задержала взгляд в зеркале, провела пальцами по морщинам у глаз...;
спала беспокойно, - это особенный интимный момент души - канун дня рождения; но мысли суетливо перебивались, прыгали: так... завтра встать, сразу проверить холодец, застыл ли... поставить варить овощи... подмесить тесто... так... купить осталось только хлеб... пожалуй, сметаны еще, на крем может не хватить...;
