Придет и скажет мне с последней прямотой:
- А, все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой...
Композиция
Из дома, из двора, все еще вполуприпрыжку, выскакиваю на улицу. Привычный взгляд вдоль трамвайной линии, туда, вправо, где в трех кварталах от нас возвышается Оперный театр - опекун моего городского детства. Привычно притронуться взглядом к планетарному полушарию его купола, опереться, свериться, получить благословение... Вроде бы и путь мой заранее предопределен, - всего-то в какой-нибудь магазин, много ли тут у нас обыденных забот? - но каждый раз дух заходится, будто на стартовой метке, будто и не ведаю, что со мною может дальше произойти.... Где бы я ни бывала, в каких дальних чужих краях, а ведь нигде, только здесь я испытываю столь острую готовность к приключениям. На этих хоженных-перехоженных маршрутах мое вообра-жение совершенно свободно.
Когда-то мне попалась книжка о человеке с безграничной памятью. Жил в двадцатые годы такой фено-менальный мнемонист Ш. Он считал, что нет ничего особенного в том, чтобы запомнить текст любого содержания и любой длины, просто мысленно идешь по улицам родного города и расставляешь слова вдоль стен домов, около подъездов, заборов, в окнах магазинов, у памятников, под деревьями, ... Иногда незаметно перемещаешься на улицы другого знакомого города, как во сне.. Ну и, когда нужно воспроизвести текст, повторяешь свой путь, считывая слова, собирая образы. А события оставляешь на месте, - мало ли, в какой момент жизни захочется к ним вернуться. Случаются, конечно, и ошибки, если, например, по небрежности сунул сирень в палисадник, потом же, проходя мимо, не заметил, - может, она сама тут расцвела; или шарик голубой запустил в небо, а шарик улетел...
Здесь, на перекрестках, однажды повстречался мне мальчик из того пряничного домика с сиренью. В детстве с ним не водили дружбы. Отпугивал его кукольный бант под пухлым подбородком, да скрипочка в футляре, слишком замечательная, слишком завидная. И все его бабушка за ручку водила, в то время как мы беспризорно шныряли по округе, воровали у них сирень. Давно уж нет палисадников, и прежние очертания сбиты длинным серым зданием. Откуда ни возьмись, считай, через полвека идет мне навстречу старый мальчик с неизменившимся лицом вундеркинда, так что хочется пристроить ему бант под высокомерный подбородок. Шел, шел и вдруг упал. Вот это да! Хохоток вылетел, конечно, раньше испуга.
- Что с вами?... Дать валидол? У меня всегда с собой...
Он лежал запрокинувшись, и глаза не мигали... Господи, что же делать? Глаза уставились на меня, круглые, какие бывают в детстве, только тронутые перламутром, лысые стариковские глаза.
- Вот это номер! - сказал он и довольно резво вскочил, - простите, пожалуйста, просто споткнулся.
Я стала отряхивать его плащ, - надо же куда-то девать свою суету, он послушно поворачивался.
- А знаете, раньше, давно, здесь был мой дом. Извините, если ошибаюсь, но Вы очень похожи на одну маленькую разбойницу, что воровала у нас сирень... Засмотрелся вот. Позвольте представиться, Сергей...
Жаль, что в Новосибирск он прилетел всего на несколько часов. Мы побродили по Центру города, и я проводила его в Аэропорт. Скрипач. Не знаменит, но вполне успешен. Сейчас живет в Вене. В России бывает с гастролями, удалось завернуть на родину поклониться.
- Смешно поклонился, ничего не скажешь. Спасибо Вам большое, что встретились на пути. У меня здесь никого нет. В общем-то, и воспоминания остались не самые радужные. Рос я одиноким и болезненным юнцом. Семью нашу, весьма разветвленную, со многими талантами, дружную.., ну да что теперь говорить.., истребили под корень. Сами понимаете, сразу попали в зону отчуждения. А уж меня оберегали от всего и вся. Как я завидовал, глядя в окно на вашу чумазую команду, как хотелось бегать с вами, лазить по заборам! Правда, музыкой я не тяготился. Занимался со страстью. Еще читал. Очень мне нравился Марсель Пруст. Знаете, дорогу в сторону вашего "Академического дома" мы с бабушкой называли "в сторону Свана".
Жалко, пожалуй, что в свое время я не рассмотрела сирень как следует, околачиваясь возле палисадника с иными намерениями. Впрочем, чего теперь.., как говорит Сергей.
Надо же, а "в сторону Свана" я тоже играла. Правда, книжку прочитала позднее. Этот ранний ориентир "в сторону...", когда еще путаешь право-лево, задан с такой точностью, что его хочется присвоить. С годами он становится направлением памяти в сторону прожитой жизни. Стоит ли называть то время утраченным? Ведь там оставлены вехи, с которых можно считывать текст снова и снова, попадая в разные измерения.
А мы с бабушкой ходили "в сторону Оперного театра". И почему-то никогда не говорили: "в сторону четвертого магазина", хотя он там рядом на углу, и в него ходили гораздо чаще, - были приписаны во время войны, получали продукты по карточкам. И путь лежал как раз мимо палисадников. За ними, в сердцевине квартала стояли два здания - "Дом артистов" и "Дом политкаторжан". Вместе с нашим - они составляли оплот местной интеллигенции. Сейчас вспомнить, так почти в каждой квартире жили приятели наших родителей, - молодой советский круг был не особенно широк. А вот новониколаевский слой плотно забивал деревянными домиками жилую полосу между главной просекой - Красным проспектом и бывшим кладбищем, которое превратилось в парк и стадион.
Наша детская интуиция подсказывала, что именно там, за глухими ставнями и заборами, под дощатыми крышами, заросшими плешивым бархатом мхов, таятся настоящие тайны. Правдами и неправдами мы проникали туда. Порой "нечаянно" сваливались с забора, и не обязательно нас гнали, попадались сердобольные старушки, мазали наши раны зеленкой. Позже на "тимуровской волне" удавалось просочиться вслед за тяжелыми сумками.
- Ах, деточка, вот уж спасибо, давай-ка угощу тебя чаем с вареньем...
И потом из гостей уже выходишь, прижимая к груди затрепанного "Квентина Дорварда" или "Капитана Блада".
Нас привораживала антикварная обстановка этих жилищ: гравюры, фарфоры, вышивки, скатередки с кистями, этажерки, пуфики.., обитые плешивым бархатом... Тайны витали в самом старомодном запахе, в элементах уклада, в разговорах поверх наших голов. Вырисовывались удивительные истории.
Например, очень нам нравилась Седая Дама. Лицо прямо портретное: высоко взбитая голубая прическа, высокий с горбинкой нос, верхняя губа высоко обнажает длинные зубы, выразительно артикулируя слова с высокородным, нам казалось, акцентом. И что же выяснилось? Это была настоящая англичанка. В Россию ее привез бравый поручик, герой Первой Мировой войны. Да вскорости и бросил. Без денег, без языка, с младенцем на руках. До Сибири ее донесло с Колчаковской армией. Младенца вырастила, выучила. Ее дочь и нам потом преподавала в школе английский.
Рядом, в мансарде обитал странный дед. То ли больной, то ли просто сидел он вечно в своей скворечне, в парчовом халате в парчовом кресле. На вычурном столике стоял заварочный чайник, из которого он попивал прямо из носика. А больше вроде ничего и не было. Кто уж за ним присматривал? Сюда я попала, выполняя поручение одной знакомой, уже из нашей дворовой слободы, и долго служила у них почтальоном. Знакомая была профессоршей, очень смешная, словно девчонка, заманивала меня за сараи и вручала секретку. У меня же ответное послание выхватывала нетерпеливо, вскрывала трепещущими пальцами, всхлипывала, хихикала, иногда зачитывала вслух стихи с мелких страничек, затканных парчовым почерком. А взрослые ее дети, оказывается, вполне готовы были принять в семью романтического вздыхателя. Так нет же!.. Дед встречал меня и, не задерживая, провожал одним восклицанием:
- Прелестная!
Разные выплывали истории. И чем больше мы взрослели и узнавали, тем сильнее ощущалось, что не такие уж мы безродные. Это в приповерхностных кругах общения многое скрывали, боялись. А старики не особенно строго соблюдали секреты, да и как не блеснуть перед мальцами былым богатством жизни своей.
