– Девка, ты перевернись, а то сгоришь.

Вера открыла глаза. Рядом лежало тело. Вера исподтишка рассматривала сморщенную коричневую кожу, похожую на кожу африканского бегемота. Слоновьи ляжки и огромная грудь, напоминавшая коровье вымя, не могли ни у кого вызвать эротических желаний. Её необъятные, почти чёрные ягодицы были похожи на зад самки бегемота. Из объёмной камышовой сумки женщина достала батон белого хлеба и разрезала его вдоль. На одну половинку она рядком уложила солидные ломти сала, а на другую – кружки свежего огурца и помидора. Сложив обе половинки, женщина открыла рот и с хрустом откусила от этого гигантского бутерброда здоровый кусок. Восхищённая Вера не могла оторвать глаз от этой картины.

– А ты шо не ешь? Вон, какая худая. Так и не родишь.

Вера действительно была раза в четыре тоньше соседки, но чтобы её не разочаровывать, не сказала, что у неё уже есть двое детей. Пока она раздумывала, что ответить радушной толстухе, её внимание привлёк мужичонка в чёрных «семейных» трусах. Мужичонка спокойно устроившись среди «бегемотих», сосредоточенно ковырялся в грязной, видавшей виды, тряпичной сумке.

– А это кто? Что он тут делает? – лениво щурясь на солнце, спросила Вера.

– А-а-а, это Петюня, – охотно сообщила толстуха. – Ты его не боись. Он не тронет. Он так – кому водички принести, кому спинку почесать. Безобидный он.

Женщина повернулась на другой бок и подняла над головой пустую бутылку. Петюня подскочил сразу. Вера накинула на себя сарафан.

– Та не боись, – повторила соседка. – Ты такая тонкая, что тебя здесь и не видно. Вот комсомольцев бойсь, холера им в бок. Как затеют облаву, так одна морока с ними. По выходным наезжают.

После этих слов толстуха накрыла голову газетой и тихо засопела. Вера приняла информацию к сведению. Пора было идти на обед и она, перешагивая через неподвижно лежащие тела, направилась к лечебнице.

* * *

В одну из суббот к «дикому» пляжу подкатил жёлтый автобус. «Бегемотихи», кутаясь в простыни и большие махровые полотенца, нехотя зашевелились. По случаю субботы процедур в лечебнице не было, и Вера с самого утра загорала на «голом» пляже. Её тело покрылось ровным красивым загаром без белых полос и треугольников, которые так уродуют тело. Жёлтый автобус Вера увидела издалека. Она бултыхалась у берега в упругой воде и рассматривала прозрачных комариных личинок в зарослях ажурных водорослей. Поспешно натянув купальник, Вера не спеша вышла на берег. Она могла бы и не выходить, но было очень интересно посмотреть на развитие событий.

Из автобуса высыпали комсомольцы. В тёмных костюмах при галстуках, они казались инородными телами на этом солнечном празднике жизни. Вере стало их жалко. «Такой прекрасный день, такое солнце. Живи и радуйся, – подумала она. – Зачем портить жизнь этим безобидным огромным женщинам. Ведь они просто не могли нанести никакого вреда моральному облику строителя коммунизма (разве что только эстетически), в силу своего внешнего вида и возраста».

События развивались не стремительно, но активно. Уже кого-то, закутанного в простыню, вместе с пляжным скарбом заводили в автобус. Остальные женщины, слегка прикрыв мощные телеса, без суеты, отпуская ехидные замечания, собирали в кучки, разбросанные на песке вещи. Одни лишь «чугунные изваяния» не проявляли ни малейшей тревоги. Они продолжали неподвижно стоять у самой кромки воды, широко раскинув руки навстречу заходящему солнцу. Вид у них был устрашающий: на лице, измазанном серо-голубой грязью, негодующе сверкали глаза, а всё тело было покрыто растрескавшейся засохшей коркой, под которой не было видно тела. Попытка комсомольца усовестить одно из аморальных «изваяний» кончилась для него плачевно – комок липкой грязи со свистом отлетел от мощной руки «изваяния» и намертво приклеился к выходному костюму борца за нравственность.

Наконец, один из комсомольцев подошёл к Вере. Вера стояла на своём полотенце, уперев руки в бока, и наблюдала за происходящим.

– Вот вы, девушка, что здесь делаете? – спросил он строгим голосом.

– Отдыхаю, – с вызовом ответила Вера.

– Как вам не стыдно! – укоризненно продолжал комсомолец.

– А почему мне должно быть стыдно? – возмутилась Вера. – Порядок я не нарушаю, матом не ругаюсь и совершенно трезвая.

– Вы что, не понимаете, о чём я говорю?

– Нет, не понимаю.

– Кругом же голые женщины!

– Вот именно. А вы здесь ходите, смущаете их. Это неприлично!

– Неприлично быть голым в общественном месте, – возмущался молодой человек.

– Но я же не голая, и место это не общественное, – парировала Вера, оглядывая пустые окрестности, – а они больные и здесь лечатся.

– А вот вы, такая молодая, тоже больная? – горячился комсомолец.

– Конечно. А что же я тогда делаю в этом санатории?

– И чем же вы больны? – настаивал активист.

Тут Верой овладело веселье. Она подошла совсем близко к симпатичному комсомольцу и, почти касаясь его грудью, постучала кулаком в вырез купальника и произнесла хриплым голосом:

– А может я внутри вся больная.

Парень испуганно отшатнулся и поспешно переключил своё внимание на лежащую «бегемотиху».

– А вы вставайте и идите в автобус.

«Бегемотиха», не шелохнувшись, хмыкнула и произнесла:

– А ты подыми меня.

На этом акция борьбы за нравственность была закончена. Парень махнул рукой и, утопая в зыбком песке начищенными до блеска ботинками, направился к автобусу. Вскоре автобус пылил по степной дороге, увозя комсомольцев и севших в него женщин. Основная масса так и осталась на берегу. Тут же появился Петюня, и всё опять пошло своим чередом.

Вера сладко растянулась на своём полотенце. Уходить не хотелось, до ужина ещё было время.

– А почему кроме тех женщин они больше никого не забрали? – спросила она знакомую «бегемотиху».

– Так им на автобусе по пути. Они домой поехали.

Вера весело расхохоталась.

* * *

Эту историю Вера рассказывала Соне уже дважды, каждый раз приукрашивая события, чем вызывала смех Сони, но сейчас это не помогало, и Вера сочувственно вглядывалась в бледное лицо подруги, не зная, чем ещё можно облегчить её страдания.

Но Соня не страдала. Она даже не слышала, о чём говорила Вера. В мыслях она была где-то далеко-далеко, почти на краю Земли. Соня грезила наяву и вовсе не хотела возвращаться в близкую реальность.

Наконец, подошла машина. Веня суетливо совал вещи в уже забитый багажник, с тревогой поглядывая на Соню. Он сам уговорил жену поехать в санаторий, славившийся своими лечебными грязями.

– Поедешь с Веркой, а я вас потом заберу. Может, и в Москву к ним смотаемся, – планировал Веня.

Но, видимо, процедуры спровоцировали обострение, и оставаться здесь дальше было бессмысленно. Прощай, Чёрное море, прощай, гостеприимная колоритная Одесса. Путь лежал на Западную Украину в старинный румынский город Черновцы, который по каким-то неведомым историческим законам некогда отошёл к Советской Украине. Веня, как только узнал, что Соне стало хуже, бросив всё, примчался в Одессу. Обежав весь санаторий, он нашёл знакомых, собиравшихся возвращаться в Черновцы, и быстро договорился, чтобы их с Соней прихватили с собой.

Усадив Соню в машину, длинный худой Веня забился в угол, освободив как можно больше места жене. Соня на прощание помахала рукой Вере и откинулась на спинку сиденья. Устроив её поудобнее, Веня приготовил бутылку с водой и успокоился. Соня, прислушиваясь к то утихающей, то опять вспыхивающей боли, погрузилась в привычные воспоминания. Она хорошо помнила тот день, когда осенью 1962 года она – десятилетняя девочка и осознала, что папа ушёл от них, оставив её, старшего брата Лёшку и маму с полугодовалой Иркой на руках одних. После такого предательства мама не захотела жить с ним даже в одном городе. Правда, это был не город, а маленький Военный Городок на Урале, где-то в районе Свердловска, где все друг друга знали. Муж служил командиром части и его уход из семьи был событием районного масштаба. Мать не хотела, чтобы ей перемывал кости весь Городок, и тогда отец просто посадил их в поезд и ушёл насовсем.