Чего я не знал, так это того, что Специальный отдел работал намного впереди меня. Они думали, что только что провернули в отношении нас гениальный трюк. Сэм полагал, что он только что получил все, что было нужно Специальному отделу, чтобы сохранить их права в отношении любого будущего расследования убийства Финукейна, и он знал, что я это упустил. В то время я не думал о перспективе какого-либо последующего расследования убийства Пэта Финукейна. Я был в той машине, преследуя убийц Пэта Финукейна от имени КПО. Я был там не для того, чтобы кем-то управлять.

Но тогда мне нечего было бояться такого расследования. Очевидно, Специальному отделу или некоторым из их сообщников было чего бояться. Мне повезло, ибо то, что они только что сделали, на самом деле привело к их собственному падению, а не к моему, как они намеревались. Обычный для меня четверг, 10 октября 1991 года, стал датой, которая стала очень важной для меня в последующие годы. Это была дата, когда Специальный отдел в кои-то веки перехитрил сам себя.

В то время 10 октября 1991 года пришло и ушло для меня точно так же, как и любой другой день. Тот факт, что нам разрешили снова встретиться с Барреттом как с потенциальным информатором, удивил меня. Удивлен — это недостаточно сильное слово. Это поразило меня. Я знал, что, встретившись с ним снова, мы в значительной степени разрушили все последующие попытки привлечь его к ответственности за убийство адвоката Пэта Финукейна. Я был не в восторге от этого. Меня заставляли отказаться от всего, что я поклялся делать. Я разыскал старшего офицера полиции, которому, как я знал, я мог доверить свою жизнь. Мы сидели в моей машине в двадцати милях от Каслри, подальше от любопытных глаз и ушей Специального отдела КПО.

Он внимательно слушал, когда я рассказывал ему о событиях 1, 3 и 10 октября 1991 года. Когда я закончил докладывать ему, он сидел и качал головой. Я ждал его анализа ситуации и его совета.

— У этих парней будут свои причины пока не преследовать Барретта, — сказал он. — Должна была быть веская причина не дергаться, Джонти, — добавил он.

— Но как насчет нашей старой пословицы «куй железо, пока горячо»? — спросил я.

— Не располагая всеми фактами, трудно сказать, во что они играют, — сказал он.

Я должен был согласиться. Мне это не понравилось, но я должен был согласиться. Другой стороной этой медали было то, что такой монстр, как Барретт, снова останется на свободе, чтобы убивать. Он остался бы на свободе, чтобы терроризировать общество. Ирония всего этого заключалась в том, что теперь Барретт истолковал бы наш намеренный отказ преследовать его как явное одобрение всего, что он сделал. Я не хотел быть частью этого. Я полностью намеревался дистанцироваться от этого. Это вызывало у меня отвращение до глубины души.

— Так что же мы можем сделать? — спросил я.

— Плыви по течению, Джонти. Ты больше ничего не можешь сделать, — сказал он.

Так что же было нового? Что я ожидал услышать от этого человека? Другого открытого пути не было. Без права на апелляцию.

Мы обсудили мой энтузиазм по поводу продолжения карьеры Барретта. Старший офицер полиции согласился с моим анализом. Мы были обязаны привлечь Барретта к ответственности, и если он затем замешал офицеров КПО, мы тоже были обязаны преследовать их. Он всем сердцем согласился с моей теорией, но его поддержка сопровождалась оговоркой.

— Будь очень, очень осторожен, Джонти. Особисты могут прихлопнуть тебя, как муху, — сказал он. — И из того, что я слышал на протяжении многих лет, они просто ждут своего шанса сместить тебя с твоей должности, — добавил он.

Я вышел из своей машины и стоял с этим человеком под дождем. Я крепко пожал ему руку. Мне чрезвычайно нравился этот парень. Он олицетворял все, что было достойного в копах. КПО состояла из многих замечательных людей, таких же, как он. Проблема заключалась в том, что он искренне чувствовал, что ничего не может поделать с этими явно порочными решениями, принятыми нашими «друзьями» из Специального отдела. Решения, о которых мы все знали, постепенно навлекали на всю нашу полицию дурную славу.

Я стоял там под дождем и смотрел, как он выезжает из темноты автостоянки на хорошо освещенную проезжую часть. Дождь был почти проливным. Он пробежал по задней части моей шеи, посылая холодные мурашки вверх по позвоночнику. Я хотел бы, чтобы это могло смыть мое чувство испорченности. Смойте мое отвращение к нашему бессилию что-либо сделать с решением не идти за Барреттом. Я так хотел, чтобы этот старший офицер сказал мне, что есть ответ, простое решение нашей проблемы. Что было что-то, что я упустил. Но он этого не сделал. Он не мог.

Я сел в свою машину и поехал в Каррикфергус, чтобы поговорить с Тревором. Во время двадцатиминутной поездки туда меня осенило, что есть другой способ освежевать именно эту кошку! Барретт не знал о моем намерении привлечь его к ответственности за убийство Пэта Финукейна. На самом деле, теперь я был в привилегированном положении по отношению к нему. Мои мысли вернулись к его рассказу о молодом водителе, сбежавшем, как он утверждал, из Рэткула.

По словам Барретта, убийство Финукейна было «первой работой» этого молодого человека в БСО. Он запаниковал. Сам Барретт признал, что водитель не знал о том, что миссия БСО, на которую он вызвался добровольцем, была убийством. Барретт также сказал, что он предпринял немедленные шаги, чтобы убедиться, что это была «последняя работа» парня в БСО. Это были утверждения, которые, если бы они были правдой, означали бы, что этот молодой водитель хорошо соответствовал новым критериям для того, чтобы стать «раскаявшимся террористом» или РТ. Потенциальный свидетель должен быть террористом, лишь недавно участвовавшим в терроризме. Он должен был действовать в рамках своей террористической группы только на периферии. Нам было бы выгодно, если бы потенциальный РT имел небольшое криминальное прошлое или вообще не имел его. Описание Барреттом сбежавшего водителя заинтриговало меня. Если он говорил нам правду, у нас на руках был потенциальный раскаявшийся террорист.

Но сначала мы должны были бы опознать его. Только Барретт мог бы помочь нам сделать это. Как только он будет опознан, я намеревался арестовать его и допросить в Каслри. Я также намеревался объяснить ему возможные варианты. По сути, я собирался сделать ему предложение, от которого он не смог бы отказаться. Если бы этот молодой человек решил рассказать нам правду и начать все с чистого листа, мы бы тогда осудили его. Имея за спиной всю тяжесть Короны и системы, я бы затем вытащил его из тюрьмы и настроил против Барретта и других замешанных в этом деле. Но как, черт возьми, я узнаю его имя от Барретта? Он уже знал об опасности того, что мы возьмемся за водителя. На записи от 3 октября 1991 года он сразу разгадал мое намерение. Это было нелегко, но другого способа продвинуть наше дело не было. Если бы это сработало, мы все еще могли бы раскрыть убийство Пэта Финукейна. Если собственного откровенного и хвастливого признания Барретта в убийстве было недостаточно, чтобы вдохнуть новую жизнь в это нераскрытое дело, возможно, показания молодого водителя, сбежавшего из дома, могли бы склонить шансы в нашу пользу.

Согласно моему послужному списку, только во вторник, 22 октября 1991 года, Специальный отдел нанес нам удар, который должен был предупредить меня о том факте, что работа с источниками Кена Барретта будет отличаться от любой работы с источниками, с которой я когда-либо сталкивался. Тревор и я были заняты допросом бригадира БСО Джима в полицейском управлении в Каслри, когда позвонил Барретт, желая встретиться. Должно быть, ему не хватало наличных, чтобы поставить на собаку: он был частым посетителем собачьих бегов на стадионе Данмор.

Мы договорились, что Сэм может пойти один на встречу с Барреттом, а некоторые из его коллег будут прикрывать его. У нас не было другого выбора. Барретт вполне мог располагать информацией, которая могла бы спасти чью-то жизнь. Сэм должен был, не теряя времени, воспользоваться нашим отсутствием.