— И «D», сэр, как насчет нас в 1D? — спросил я.

Сейчас этот человек явно наслаждался собой. Он наклонился ко мне.

— «D», сынок?» — сказал он с ухмылкой, — означает отбросы человечества. Это именно то, чем вы являетесь. До сих пор вы предпочитали не работать. Вы договорились о том, что потратите эти часы впустую. Ты предназначен для черной работы.

— Ничего слишком утомительного для ума, — добавил он. — Это, конечно, если только ты не решишь не сдаваться. Если вы решите немного поработать или приложить больше усилий, вы можете даже достичь головокружительных высот в потоке «С». Тебе это достаточно ясно, сынок?

Я очень хорошо понимал. Кто-то из начальства списал меня со счетов. В одиннадцать лет я был обречен на человеческую свалку! Я ловил каждое слово. Я никогда не забуду легкомысленное отношение этого учителя. Насколько он был понимал, моя судьба была предрешена. Хуже того, он явно говорил по собственному опыту. Я решил прямо там и тогда, что изменю курс, для которого, по мнению этого учителя, я был предназначен.

Тем временем ситуация дома не улучшилась. Незначительные проступки с моей стороны продолжали вызывать все более яростные вспышки со стороны моего отца. Избиения продолжались. Были времена, когда я был черно-синим. Синяки покрывали все мое тело: спину, руки и ноги. Все мои братья и семь из восьми сестер были светловолосыми и голубоглазыми. Тот факт, что я был первым ребенком, родившимся в семье с темными волосами моей матери и проницательными темными глазами, означал, что я должен был быть выбран для особого внимания. Я получал еще более жестокие побои, чем другие…

Тот факт, что я всегда был покрыт синяками, означал, что я не мог раздеваться в школе. За спортом и физическими упражнениями (физкультурой) всегда следовал душ с остальными мальчиками. Инструктор по физкультуре бродил по раздевалкам.

В начальной школе это не было проблемой, потому что моя мать давала мне записку для учителей, в которой говорилось, что у меня какое-то заболевание. Это означало, что меня никогда не заставляли раздеваться перед другими детьми.

Средняя школа с ее более строгим режимом была совсем другой. Я помню инцидент в спортзале, который был особенно травмирующим для меня. Я занимался вместе с остальными детьми. Я наслаждался этим упражнением.

Мы смеялись и продолжали в том же духе. Я не слишком беспокоился, потому что это был период небольших травм или жестокого обращения, и многочисленные синяки, которые у меня были, постепенно исчезали. Я пытался взобраться по веревке, но у меня это не совсем получилось. Учитель физкультуры подошел, чтобы добродушно объяснить, что нужно было сделать. Даже сегодня я все еще могу ясно вспомнить, что произошло дальше.

После нескольких тщетных попыток с моей стороны освоить работу ног, которая помогла бы мне подняться, учитель подошел ко мне, смеясь и в очень хорошем настроении. На нем были темно-синие брюки от спортивного костюма, белые носки и черные спортивные тапочки. На нем была ярко-белая футболка. На шее у него болтался серебряный свисток на зеленой шелковой ленте. Прежде чем я понял, что происходит, он взял меня и поднял. Его идея, должно быть, состояла в том, чтобы удерживать вес моего тела, пока я буду маневрировать ногами в нужном положении. Он не ожидал того, что произошло дальше.

Как только он поднял меня с ног и, как ему показалось, мягко взял мой вес, я издал крик агонии, который привлек внимание всех моих одноклассников. Учитель сразу же опустил меня. Он был крайне удивлен. Я упал на колени и задыхался.

— В чем дело? — спросил я. — спросил он, искренне обеспокоенный.

— У меня там болит, сэр, — сказал я.

Он приподнял мою футболку, чтобы ненадолго обнажить синяки, и я быстро стянул ее обратно, чтобы мои одноклассники не увидели. Мне было так, так стыдно.

— Что с тобой случилось, сынок? — спросил он.

— Ничего, — ответил я.

— Хорошо, мальчики, — он повернулся к классу.

Он назначил одного мальчика, чтобы убедиться, что остальные спокойно справляются со своими упражнениями на брусьях, канатах, лошади и с тяжелыми медицинскими мячами. Затем он повернулся ко мне.

— Пойдем со мной, сынок, — сказал он.

Мы вошли в раздевалку. Он усадил меня на маленькие деревянные перекладины. Стоял сильный запах грязных носков и тела, смешанный с рассеивающимся паром из соседней душевой комнаты. Темно-красный кафельный пол кое-где был мокрым. Я смотрел на пол. Я не мог смотреть на него. Мне было одиннадцать с половиной лет, но я знал, что будет означать открытие. Наша семья и раньше распадалась. Я знал, что разлука оказала разрушительное воздействие на мою мать. Если бы издевательства были обнаружены сейчас, это означало, что снова вмешалось бы социальное обеспечение. Снова разлука, Бог знает что еще. Возможно, мы никогда больше не будем вместе.

— Сними свою футболку, сынок, — приказал учитель физкультуры.

Я не хотел этого. Я покачал головой.

— Мы можем сделать это здесь или в кабинете директора, — сказал он. — Как тебя зовут?

— Джонстон, — ответил я. — Джонстон Браун.

Он приподнял мой подбородок своей рукой.

— Ну, сними ее, сынок.

Я так и сделал. Я наблюдала за выражением его лица, когда его глаза переходили от одной области к другой, и он положил руки мне на грудь и спину, нежно дотрагиваясь до больших участков синяков. Я поморщился от боли.

— Как это произошло, Джонстон? — спросил он. В его голосе больше не было ни намека на властность.

— Мой отец бьет меня, сэр, — ответил я.

— Почему? — спросил он.

— В основном просто так, сэр, — сказал я ему.

Я дрожал как осиновый лист. Бесконтрольно. Я мог видеть, что он знал об этом.

— Почему ты дрожишь, Джонстон? — спросил он.

— Я боюсь, сэр.

— Почему ты должен бояться меня, сынок?

— Я боюсь того, что вы сделаете.

— Я должен сообщить об этом, — сказал он.

— Вы получите помощь, — добавил он. — Они это остановят.

— Мой отец убьет меня, сэр, вы даже не представляете. Они разделят нас. Такое случалось и раньше. Пожалуйста, сэр, — умолял я его.

— Но тебе нужен врач, лечение, они увидят, что с тобой все в порядке.

Это был скорее вопрос, чем утверждение.

С сухими глазами и мольбой я рассказала своему учителю физкультуры, что случится со мной и моими братьями и сестрами. Он внимательно слушал.

— Сэм, — сказал он, имея в виду директора. — Я должен сообщить Сэму. Я не хочу этого делать, Джонстон, но у меня нет выбора.

Он отвел меня в свой кабинет, где подошел к шкафчику первой помощи и вручил мне две таблетки.

— Обезболивающие, — сказал он, широко улыбаясь. — Иди и запей их у питьевого фонтанчика.

Я сделал, как он мне сказал, и через две минуты вернулся в его кабинет. Он нежно обнял меня одной рукой. Он плакал. Он был смущен. Что-то внутри меня подсказывало мне притвориться, что я ничего не замечаю. Он начал возиться с бумагами на своем столе и время от времени шмыгал носом или откашливался.

— Сиди здесь, Джонстон, я вернусь через минуту, — сказал он. Он вышел из комнаты. Мгновение спустя я услышал его свисток и рявкнул команды моим одноклассникам в спортзале. Затем раздался топот их ног по деревянному полу, когда они выбежали из спортзала в раздевалку. Затем прозвучал звонок, знаменующий окончание этого урока.

Мой инструктор по физкультуре вернулся в свой кабинет.

— Иди и переоденься, Джонстон, — сказал он.

Я присоединился к своим одноклассникам в раздевалке. Я не принимал душ. Я надевал школьную форму поверх спортивных шорт и белой футболки. Я научилась приходить в школу в таком виде в дни физкультуры, чтобы мои одноклассники не видели, как я раздеваюсь. Через несколько минут я вернулся в кабинет инструктора по физкультуре. Он был удивлен. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Ты не принимал душ, сынок? — спросил он.

Я склонил голову. Я помотал ей. Я не мог смотреть на него.

— Все в порядке, сынок, я понимаю, — сказал он. — Иди и присоединяйся к своему классу.