Моя приемная мать готовила для нас ужин. Я сидел, приклеенный к этому экрану, и ел свой ужин из тарелки, стоявшей у меня на коленях. В этом доме царила атмосфера мира и умиротворения, и я принял это. Это была долгожданная передышка.

Жизнь в Баллигауэне была замечательной. Несмотря на то, что нам приходилось пользоваться туалетом на улице и каждый день проходить пешком, казалось, мили до начальной школы в Балликигл, мы отлично проводили время. Мы собирали яйца в курятниках, а по утрам мы с Луизой добровольно бежали через поля к роднику и приносили оттуда ведро из нержавеющей стали, наполненное водой.

Наш отъезд из Баллигауэна был таким же внезапным, как и наше прибытие. Я помню лицо моей приемной матери, когда мы уходили. Слезы текли по ее лицу и по моему, когда она обняла и поцеловала меня на прощание. Она выслушала наши страшные истории: она точно знала, в какую среду мы возвращаемся. Когда мы уезжали на той же черной машине, на которой приехали, я обернулся, чтобы снова помахать, но машина уже завернула за угол, и она скрылась из виду. Я больше никогда не видел свою приемную мать, но я никогда не забывал ее доброту.

Потом, когда мне было восемь лет, наша семья снова разделилась. Без моего ведома моя мать должна была лечь в больницу на несколько месяцев из-за своей последней беременности. Осложнения означали, что ее жизнь была в опасности. Меня должны были поместить в дом социального обеспечения вместе с некоторыми из моих старших сестер. И снова этот шаг произошел совершенно неожиданно. Еще раз я убедился, что, должно быть, сделал что-то очень неправильное.

Мармион Хаус был детским домом, управляемым местными властями, на Черч-роуд в Холивуде, всего в миле от нашего дома. Это был большой особняк, окруженный акрами ухоженных садов. Маленькому ребенку этот дом показался очень неприветливым в тот первый вечер, когда мы ехали по подъездной дорожке в машине с сотрудниками службы социального обеспечения. Однако на следующий день я начал понимать, что мое новое временное пристанище, в конце концов, не такое уж плохое место. Нам подали обильный завтрак с щедрыми порциями хлопьев, яичницей-глазуньей и беконом, подобного которому я никогда не видел дома. Они нарядили нас в совершенно новую школьную форму в комплекте с новой обувью взамен старой, изношенной, которой мы так долго обходились. Там была большая гостиная, полная огромных диванов и мягких кресел. Полы во всем доме были устланы коврами. Я когда-либо видел ковры только в домах своих друзей — это была бесстыдная роскошь!

Позже тем утром мы покинули Мармион Хаус, чтобы прогуляться по Черч-роуд к начальной школе Холивуда. Нас было пятеро или шестеро. Это было захватывающе, как приключение. До сих пор я наслаждался каждой минутой этого. Я почти мог видеть свое лицо в моих новых ботинках. Мой желудок был полон. У меня был новый пуловер, новые носки и новая рубашка. Я был на вершине мира. Мы очень быстро добрались до входа в начальную школу на Черч-роуд. До задних ворот школы было всего несколько минут ходьбы по покрытой листвой, обсаженной деревьями аллее на Черч-роуд, 75.

Мой учитель в то время был ужасным человеком. Мы все его боялись. Он мог схватить ребенка за ухо или за пряди волос и практически потащить его вперед класса. Это было очень больно и унизительно. Затем он выставлял ребенка, о котором шла речь, дураком перед остальным классом. Казалось, ему доставляло удовольствие делать это. Я неоднократно становился жертвой издевательств этого человека. Он знал, что мои родители не могли позволить себе каждый год покупать новую школьную форму, и поэтому обычно подшучивал над моей старой одеждой. Он называл их тряпками и крутил меня круг за кругом, поощряя других детей смеяться надо мной. Я боялся этого человека так же, как своего отца.

На следующее утро после моей первой ночи в Мармион Хаус я пробыл в классе не более нескольких минут, когда поймал взгляд учителя. Я старался избегать зрительного контакта, надеясь, что он выберет кого-нибудь другого. Слишком поздно! Я в ужасе наблюдал, как он поднялся на ноги и подошел к моему столу. После короткой паузы он обошел меня сзади. Я точно знал, что будет дальше. Я не мог понять, что его спровоцировало. Мы даже не начали урок, а мое домашнее задание было в порядке.

Он поднял меня на ноги. Он вывел меня в начало класса. Обращаясь к классу, он кружил меня как волчок. Он сказал, что был впечатлен моей новой формой. Так аккуратно выгляжу. Неужели мои родители ограбили банк? Другие дети смеялись, когда этот человек ритуально унижал меня. Я сказал ему, что новая одежда моя. Я гордился ей. Я сказал ему, что ее мне дали в приюте.

— Какой приют? — резко спросил он.

— Детский дом Мармион Хаус, — ответил я.

Он изучал меня.

— Ты в Мармионе? — спросил он.

— Да, сэр, — ответил я.

Учитель был в замешательстве. На этот раз он не знал, что сказать. Этот задира, который обычно никогда не терялся в словах. Он повернулся ко мне и резко велел мне вернуться на свое место.

Во время утренних уроков я заметил, что учитель изучает меня. Он все смотрел и смотрел на меня. Я отвел глаза. Мне не нужен был еще один поход в переднюю часть класса. Прозвенел звонок, возвещая о начале перемены. Это был подарок небес. Я встал со своего места и направился к выходу из класса.

— Браун, иди сюда, — крикнул учитель. Он сидел на краю своего стола. Я подошел к нему.

— Почему ты в Мармионе, сынок? — спросил он.

Я объяснил ему причины. Он спросил о моих сестрах. Я объяснил, что двое из них тоже были в приюте. Он положил руку мне на плечо и заглянул в глаза. В классе нас было только двое. Окаменев, я ждал, когда посыплются оскорбления.

— Послушай, я сожалею о том, что произошло ранее, — сказал он.

Как раз в этот момент дверь класса распахнулась, и некоторые ученики вернулись в класс. Я не знал, что сказать.

— А теперь беги на перемену, Джонстон, — сказал он.

Я повернулся и вышел из комнаты. Я был счастлив, как ребенок в песочнице. Я знал, что у меня больше не будет с ним проблем. Я был прав. Больше он меня никогда не беспокоил. На самом деле, после этого он всегда был вежлив. Однако было грустно видеть, как он переключил свое издевательство на другого одноклассника. Он никогда не был так счастлив, как когда его ученик стоял перед классом в слезах, запуганный и униженный. Я полагаю, это был его способ поддерживать порядок в тех больших классах послевоенной начальной школы. Остальные дети хорошо вели себя в его классе. Никто не хотел быть следующим на переднем крае.

Когда в тот день мы вернулись в Мармион Хаус после школы, персонал позаботился о том, чтобы мы переоделись и сделали домашнее задание. Затем нам разрешили поиграть на улице, на территории дома. Те первые летние месяцы были чудесными. Пятеро или шестеро из нас сбегали по огромной лестнице, выбегали через парадную дверь и так быстро, как только могли, спускались по массивным каменным ступеням на подъездную дорожку, а затем на траву. Лужайки перед домом были разделены на три или четыре травянистых насыпи, которые спускались к ровному, пышному газону, который был хорошо уложен и безукоризненно ухожен. По периметру лужайки рос густой кустарник. Запах свежескошенной травы был чудесен. Он делал сладостным каждый мой вдох.

Я очень быстро освоился с жизнью в детском доме в Мармион Хаус, в немалой степени благодаря доброте персонала. Жизнь в Мармион была дисциплинированной, но, по-видимому, не чрезмерно. В восемь лет я был младшеклассником, и обычно мне не разрешали ложиться спать после 10 вечера, чтобы посмотреть телевизор со своими сестрами и другими старшеклассниками. Но дети постарше тайком уводили меня вниз, в гостиную, и прятали, чтобы я мог смотреть телевизор вместе с ними. Конечно, телевидение было настоящим опытом для всех нас, поскольку дома у нас не было телевизора. Многие из молодых воспитателей были хорошо осведомлены о том, что происходит, но мало кто из них решил бы вмешаться.

Я молился, чтобы с моей матерью все было в порядке. Я подумал о своих младших братьях и сестрах в их новом окружении в детском доме Глендху. Я надеялся, что они были так же счастливы, как я был в то время в Мармионе. Самым большим преимуществом для меня, восьмилетнего ребенка, были мир и покой в моем новом окружении. Мне понравился этот дом. Я бежал из школы, чтобы вернуться туда. Не было никакого отца-монстра. Никаких хулиганов. Это казалось нормальной, счастливой обстановкой. У меня никогда не было такой долгой передышки от травм и хаоса, которые до тех пор я рассматривал как нормальную часть повседневной жизни. Мои первые дни в Мармион Хаус были наполнены весельем, радостью и волнением. Другие дети говорили о своем страхе, что их никогда не отпустят домой. Они часто с нежностью отзывались об одном из своих родителей. Почти всегда только об одном. Один из родителей бросил их, а другой не мог справиться в одиночку. Все мы, кто был помещен под опеку, пережили аналогичное положение.