Машеров решил судьбу многих картин Савицкого. Картину под названием «В поле» и другую — «Казнь семьи партизана» (прототипом последней была семья витебского партизана батьки Миная — Миная Филипповича Шмырева) он показал выставкому. По первой картине спросили: «О чем думают ваши персонажи?» «Как жить завтра», — коротко ответил художник. Тут же раскритиковали его «пессимизм», работу на выставку не приняли.
Однажды Машеров с сопровождающими лицами посетил мастерскую. Увидел картину, задал тот же вопрос. Ответ был такой же. Он еще раз внимательно посмотрел на картину, обернулся и сказал: «Вот такая живопись мне очень нравится. Люди с заботами — это настоящие люди. Если человек не озабочен, не думает, как завтра лучше жить, чем сегодня, он не работник и не человек». Очень взволновала его вторая картина. «Как это страшно!» — только и произнес. Вскоре Савицкому позвонили, что согласны взять его работы на выставку.
Или такой случай. Просмотр картин происходил в Музее истории Великой Отечественной войны. Заведующий отделом культуры ЦК С. Марцелев напомнил, чтобы художник пояснял картины. Он не выдержал и говорит: «Если это нужно докладывать — лучше буду писать новое произведение!»
Машеров внимательно посмотрел на него, потом повернулся и с полным пониманием, абсолютно точно рассказал о достоинствах картины. «Мне одно непонятно: как художник дошел до такого решения?» — заметил первый секретарь.
Бывали случаи, когда он оставался недоволен картинами. Видимо, кое-что недопонимал. Например, Савицкий с художником Кищенко сделали роспись санатория в Мисхоре. На одном из совещаний «первый» заметил, что по мастерству роспись замечательная, но она неуместна в санатории. «Это ваша точка зрения, Петр Миронович», -хмуро ответил художник. Буквально через некоторое время в конце совещания с творческими работниками слово взял Машеров и, повернувшись к Савицкому, сказал:
- А знаете, я все-таки съездил еще раз в Мисхор. Внимательно посмотрел на работу и стал богаче душой.
- Потом предложили сделать художественное оформление зала приемов ЦК КПБ, - продолжает Савицкий. - Я хотел использовать отдельные элементы из тканых картин, но он был против. «К чему тут гобелены?!» - «Петр Миронович, наша забота осуществить задуманное. А с вашей стороны требуется тематическое задание».
- Ах, это не мое дело?! - по всему было видно, что он обиделся. - Хорошо, задам тему.
Подумал и говорит: «Работу выполняете в ЦК партии - ленинской, коммунистической. Воплотите тему ленинизма».
«А вторая тема - белорусская: КПБ и партизанское движение», - предложил кто-то. «Нет, не нужно. Компартия Белоруссии - составная часть КПСС».
Готовые эскизы решили согласовать с Машеровым. «Давая тематические задания, я был уверен, что это вам не под силу. Продолжайте работу и никого не слушайте: ни Кузьмина, ни прочих. Будут люди, которые ваш труд сразу примут, другие - позже. Но будут и те, кто резко покритикует. Не обращайте внимания». Одним словом, предоставил нам свободу творчества. В результате появился гобелен «Ленинизм».
Иногда Машеров не соглашался с взглядами на те или иные вещи, в частности по монументальной пропаганде. Очень долго пришлось доказывать ему, что нужны коррективы, изменения. Внимательно выслушав собеседника, отвечал: «Согласен. Но этого мало: нужно принять еще и сердцем». Именно не умом приходил к глубокому убеждению, а душой. Только тогда принимал решение. И так - по всем работам.
Внимание и поддержка очень много значат для творческих работников. Если художник чувствует, что он нужен, он будет работать. Машеров создавал для них эту «нужность», был доступен для всех…
Писатель Алесь Адамович вспоминал:
- Открылся он для меня на просмотре картины «Восхождение» Ларисы Шепитько (она погибнет в автомобильной аварии. - С. А.). В гришинской Москве фильм был осужден. Решили действовать через Минск. Машеров всегда считал, что о партизанах надо сделать, наконец-то, хорошую картину...
Мы решили спасать картину Ларисы через него, кандидата в члены Политбюро. Происходило это в белорусском Госкино. Пришел Машеров, с ним вся его свита, которая смотрела не столько на экран, сколько на то, как хозяин будет реагировать. Я тоже смотрел больше на него, чем на экран. Он пришел казенно-бодрый, сел, не очень представляя, что увидит. Думаю, он уже знал, что в Москве Гришин относится к картине резко отрицательно, и вступать с ним в конфликт вряд ли хотелось. Посмотрим, увидим, скажем… Но вот на какой-то минуте вижу: потекли у него слезы. Тогда я понял, что все в порядке, потому что это был, наверное, единственный представитель Политбюро, который мог еще плакать. Когда зажегся свет, заплаканный Машеров бросился целовать Ларису: как же вы, такая молоденькая девчонка, как же вы могли?..
Теперь он полюбил режиссера Климова еще больше и поверил, что наша картина («Иди и смотри». — С. А.) получится. Он дал нам вертолет, полетели на Полесье, встречались с людьми, которые прошли через сожженные деревни Хатыни (которых я когда-то с друзьями записывал).
Когда начали с Элемом Климовым работу над фильмом, Машеров неожиданно полетел с нами на военном вертолете на свою Витебщину. Побывали там, где он партизанил, показал нам железнодорожный мост, большой, который взрывал со своей группой … Запомнилось, как по-мальчишечьи смутился, когда в Россонах его окружили бывшие соседи, партизаны: «Петя, как ты там?.. Возвращался бы домой, в нашу школу».
— Петр Миронович, — подчеркивает Полина Андреевна, — глубоко уважал творческую интеллигенцию, высоко ценил талант и преданность делу. Он лично знал многих писателей, артистов, художников, архитекторов, журналистов. Бывало, прилетит вертолетом в Минск, усталый, только доберется до дома, а тут звонок: сегодня в театре премьера пьесы Андрея Макаенка. Не мог он отказаться от приглашения. Быстро одевались — и в театр. А потом, несмотря на усталость, обсуждали пьесу, мастерство артистов.
Любил он принимать в рабочем кабинете творческую интеллигенцию, заботился об условиях жизни, работе людей, их здоровье. Как-то узнал, что писатель Иван Шамякин сильно заболел, прихватило сердце. Взял его с собой на отдых в Беловежскую пущу. Когда вернулся домой, спрашиваю у него:
— Ну, как отдыхалось вместе?
— Да, Иван своими лекарствами провонял всю пущу. Ничто его не интересует. Все время варит корни валерьянки, пьет настой трав…
Любой талант он считал народным достоянием. Всячески содействовал одаренным, творчески мыслящим, неординарным людям. В одной из бесед шутливо заметил: «Талантам надо помогать, а прочие пробьются сами»… К нему как к партийному лидеру обращались за советом, поддержкой, с просьбой сотни творческих людей по самым разным вопросам.
Однажды спецкор «Известий» Николай Матуковский принес Михаилу Савицкому в его частную квартиру - тесную, темную, неуютную - гранки их беседы. Увидев условия жизни и работы, сообщил Кузьмину, секретарю ЦК. Тот не поверил, приехал с журналистом к художнику. Назавтра ему предложили квартиру по улице Пулихова: об этом распорядился Машеров. А на приеме один из секретарей Ленинского райкома партии сказал опальному художнику: «Неужели не понятно, что таким людям, как вы, квартир не даем?!»
Поддержка первого секретаря, его забота прибавили душевных и физических сил, дали новый заряд энергии для взлета многим представителям творческой интеллигенции.
***
Правильно говорят, что политический деятель кончается тогда, когда из него делают икону, даже лепят скульптуру, художественное произведение. Нужно ли его обожествлять? Не следует.
После смерти Машерова никто не писал его портретов. Кстати, и при жизни тоже.
И все же в день его шестидесятилетия Савицкий подарил ему картину-портрет. За неделю до этого события пригласил его Аксенов, второй секретарь ЦК, и сказал, что, мол, есть мысль к юбилею первого секретаря вручить от бюро ЦК его собственный портрет. Художник был очень удивлен: до события оставался очень короткий срок. И все же рискнул. Написав портрет, позвонил Аксенову. «Покажи Петрашкевичу, заведующему отделом культуры», - попросил он. Видимо, члены бюро ЦК посчитали, что получат от Машерова разгон, поэтому не рискнули вручить «подарок», решили, чтобы это сделал сам художник.
