Борин потом рассказывал:

«Помню свое первое впечатление: небольшой кабинет, и за столом человек, чем-то неуловимо напоминающий артиста Олега Ефремова. Петр Миронович спросил меня: “Какова цель вашей публикации” — “Во-первых, рассеять слухи”, — сказал я. — “А разве они еще продолжаются?” — удивился он. — “В Москве — продолжаются”. — “А в Минске, по-моему, прекратились. Ну, а во-вторых?”

— Нам кажется, — сказал я, — что из минской трагедии необходимо извлечь уроки, а для этого люди должны знать все подробности.

Я положил на стол сверстанную газетную полосу и спросил, когда можно зайти.

— Зачем же? — сказал Машеров. — Я прочитаю сейчас, при вас.

Читал он медленно. Время от времен прерывал чтение и говорил о том, какой это бич — непрофессионализм, самообман, стремление все видеть в розовых красках и как дорого мы за это платим.

— Кстати, — добавил он, — сегодня ночью под Минском сгорел еще один заводской цех.

— Есть жертвы? — интересуюсь я.

— Да, несколько человек.

Прочитав полосу, он задумался, а потом вдруг заявляет:

— Мне кажется, есть смысл напечатать статью…

— Могу ли я сейчас позвонить Чаковскому? — я, конечно, доволен таким поворотом дел.

— Да, пожалуйста. Помощник вас соединит, — ответил Машеров, несколько нахмурив брови.

Из приемной по прямой линии ВЧ я связался с главным редактором и сообщил ему, что Машеров материал одобрил, все в порядке, можно печатать. Чаковский выслушал меня и говорит:

— Подождите, трубку возьмет Сырокомский (первый заместитель главного редактора).

— Слушай меня внимательно, — голос Сырокомского строг. — Наверху большое сопротивление материалу.

— Но, Виталий, Машеров же сказал …

— Слушай внимательно. Попроси Петра Мироновича сообщить свое мнение секретарю ЦК Устинову. Ты понял?

Я положил трубку и объяснил помощнику Машерова, что мне необходимо снова зайти к Петру Мироновичу.

— Хорошо, я сообщу Дмитрию Федоровичу о своих соображениях, — ответил Машеров, когда выслушал меня, и стрельнул в пространство жесткими глазами».

Вернувшись в Москву, А. Борин каждый день интересовался у Ча-ковского судьбой материала. «Пробиваем», — отвечал главный редактор. Однако «пробить» очерк так и не удалось.

Оказывается, газетная полоса каким-то образом попала к руководителям бывшего министерства радиопромышленности, и они просигнализировали в «верха» о том, что «Литературная газета» собирается опубликовать «антисоветский материал».

Прежние руководители министерства, которые подписывались под «преступным проектом», заставляли подписываться членов государственной комиссии под актом приемки в эксплуатацию незавершенного промышленного объекта, категорически сопротивлялись остановке запущенного цеха, в котором концентрация взрывоопасной пыли превышала в тот день санитарные нормы в 13 (!) раз. И тем самым предопределили его трагическую судьбу. Больше всего они боялись гласности, упорно не желали признавать трагедию, вызванную злосчастным взрывом… Бесспорно, испугались, что люди додумаются предъявить им иск — за человеческие жизни, за моральный и материальный ущерб.

Архивная пыль надежно скрыла на долгие годы страшную тайну, а вместе с ней и преступную халатность многих руководителей разного ранга.

***

После вынесения судебного приговора работникам Минского радиозавода Машеров постоянно интересовался их здоровьем, спрашивал, как им работается, передавал приветы. Через полгода осужденные заводчане попали под амнистию в связи с пятидесятилетием СССР и их выпустили на свободу.

Николай Хомив рассказывал:

— В ту ночь, когда нас освободили, дядя на Украине слушал зарубежную радиостанцию. «Голос Америки» передавал, что сегодня, такого-то числа, из лагеря «Северный поселок» в Минске освобождены заключенные по делу... Диктор перечислил фамилии. И мой дядя сразу же бросился к телефону, набрал Минск.

— Мыкола, Мыкола, ты вже дома? — не скрывая радости, трещит возбужденный дядин голос.

— Дома, дядя, дома, — говорю я ему, и такая радость меня охватила, что не передать никому. А через полтора часа он с женой прилетел ко мне в Минск…

Машеров, узнав, что заводчан выпустили из колонии, пригласил их к себе, помог с трудоустройством. Беседа была недолгой — первый секретарь куда-то торопился.

— Еще увидимся, — сказал, расставаясь.

В один из дней Хомив шел по главному проспекту столицы. У здания цирка услышал визг тормозов, возле него остановилась черная «Волга». Открылась дверца, к нему обратился водитель, пригласил в машину. Подойдя ближе, он увидел на заднем сиденьи Машерова. Поздоровались. Завязалась беседа.

— Расскажите, Николай Иванович, как там в неволе?

— Очень плохо, все пущено на самотек. Воспитательная работа, которая ведется с осужденными, дает обратный, негативный эффект. Надломленные люди, попадая туда, становятся еще хуже. Плохо себя ведут отдельные былые партийцы, осужденные за взяточничество, хищения.

Позднее Хомив узнал, что была создана авторитетная комиссия, которая очень основательно проверяла исправительно-трудовые колонии, размещенные на территории республики. Результаты проверки явились темой серьезного разговора в ЦК КПБ.

— А как устроились теперь? Какие трудности? Все ли хорошо в семье?

Машина стояла около двадцати минут, а Машеров все расспрашивал, задавал вопрос за вопросом.

— Спасибо, Петр Миронович, вроде бы все в порядке.

Не хотелось говорить ему, что заработал для семьи всего 80 рублей, что жена часто не работает (болел ребенок), что старшего сына из-за отца исключили из комсомола и парень очень переживал…

— Если что — не стесняйтесь: заходите или звоните, — Машеров на прощание подал руку.

Очень много для Хомива значила поддержка первого секретаря. В то время от него отвернулись друзья, для всех он был «меченый», в душе - безразличие. Да и сотрудники милиции часто наведывались, проверяли, как ведет себя бывший осужденный. А тут вот, оказалось, человек, занятый государственными делами, не забыл его…

Вскоре с него сняли судимость, восстановили в партии. Словом, реабилитировали при жизни. А позже предложили должность директора фабрики цветной печати — в этом непосредственно сказалась забота Машерова…

И вдруг — страшная весть: в автомобильной аварии погиб... Петр Миронович. Вместе с заводчанами Хомив стоял на улице Калиновского, по которой шла траурная колонна. Дождь лил как из ведра. Не замечая, что промокли до нитки, люди лишь утирали с лица слезы и капли дождя. Бывший начальник цеха футляров радиозавода стоял на тротуаре и тоже плакал…

***

Зимой 1980 года, на последнем году жизни Петра Машерова, в Минске случилась еще одна самая жуткая трагедия. На развязке улиц Столетова и Филимонова три десятка пассажиров автобуса № 62 сгорели за секунды. Ужас навечно застыл на лицах пожарных, случайных прохожих, свидетелей трагического происшествия.

Пламя было таким сильным, что тела пассажиров собирали по фрагментам, а некоторые так и не удалось идентифицировать. Люди могли спастись, если бы решились выпрыгнуть из автобуса в первые секунды пожара: огромные сугробы снега, которые могли защитить от огня, находились в полуметре от окон.

Эта трагедия, которую и спустя много лет приводили в качестве примера преподаватели минских автошкол, произошла рано утром. Час пик, автобус был полным. Но его обычный маршрут неожиданно прервался. Причиной остановки стала автомобильная авария: крепление между кузовом и баком ехавшего впереди бензовоза не выдержало нагрузки. Дальнейшие события сложились в цепочку случайностей, которые привели к трагедии.

Люк бензовоза оказался скрепленным болтом только с одной стороны, а не с двух, как требовалось по инструкции. Перевернись бак в другую сторону — и люк остался бы прижатым. Но крышка отскочила, и на асфальт хлынул бензин. Водитель, пожилой мужчина, пытался закрыть люк спиной, однако напор был слишком силен. Автомобилей на улице было немного. Водители заметили перевернутый бензовоз и стали разворачиваться.