«Когда уходит последний автобус в Жаброво?» — «В семь вечера». — «Сейчас уже восемь. А мы еще летим».

— Ты завтракал?

— Да, спасибо.

Роскошное кресло. Вытяни ноги — тетя обожает, когда гости чувствуют себя как дома. Окуни руку в грязно-белую шерсть Джоника. Видишь, с какой готовностью опрокидывается он на спину. Раскоряченные лапы, голый розовый живот.

— Завтра в половине восьмого. Андрей говорил?

— У тебя?

Пожимает плечами — а где же еще? По душе братцу праздновать дни рождения у тетки Тамары. Третий год подряд…

— В субботу югославская эстрада. — Считаю своим долгом проинформировать, а там — твое дело, племянник. Лучшие билеты к твоим услугам. Разумеется, меня не интересует, с кем ты пойдешь. С женою ли. Со знакомой. Ты же знаешь, Станислав, я не любопытна.

Знаю, тетя, знаю.

— В субботу я занят. — Ухмыляешься.

Тетя понимающе наклоняет седую голову.

— Разреши, я сварю тебе кофе.

Стиль простой и лаконичный. И ни малейших условностей.

«Ты не спишь? Мы в гости к тебе». — «Заходите. Раздевайтесь. Меня зовут Тамара». — «Зина». — «Очень приятно. Это — Джоник. Джоник, перестань прыгать, дай людям раздеться. Знаете, он всегда радуется гостям». Какое спокойное, какое простое обращение! Оно ужаснуло девочку. Частенько же хаживаешь ты сюда со своими девицами, коли хозяйка ничуть не обескуражена поздним вторжением.

«Хорошо, я провожу тебя к твоим знакомым. Замру в стороне и буду стоять так, пока ты не позвонишь. Надеюсь, у них есть звонок? — Кого вздумала обмануть она? — Вот что, товарищ Зина. Мы отправляемся сейчас к моей тете. Она одна живет, если не считать Джона». — «Кого?» — «Джона. Есть такое существо на свете». — «Я буду ночевать на вокзале». — «Я тоже. Но если завтра я засну на кафедре, меня вытурят из института».

Кофемолка. Коричневый горячий аромат жареных зерен. Размеренно двигается по кругу маленькая рука с фиолетовыми ноготками.

— Ты загорел. Вчера я не заметила.

Первое упоминание о ночном визите. Но приличие соблюдено — самый взыскательный джентльмен не усмотрит нарушение этикета.

«Зачем вы разуваетесь? Станислав, ты ведь знаешь, я не люблю этого. Мой дом — не картинная галерея. Пожалуйста, Зина, проходите. Джон, проведи гостей в комнату». На туалетном столе — россыпь косметики. Ко сну готовилась тетя. «Вы знаете, у меня только яйца. Я пожарю вам?» — «Прекрасно, — одобрил ты. — После субтропиков лучше всего поесть яичницы».

— У меня кошмарная неделя. Генеральная репетиция, просмотр.

Скорее издай звук сочувствия. Скорее! Хотя, признаться, ты не подозревал, что театральный кассир имеет отношение к генеральным репетициям.

На кухню уходит тетя — священнодействовать. Преданный пес уносится следом. Осматриваешься — с пристрастием, внимательней, чем всегда. Хочешь увидеть эту комнату глазами вчерашней гостьи? Торшер, кресла, журнальный столик яйцевидной формы. Голые стены. Репродукция над тахтой — рисунок небрежный и разнузданный. Единственная вещь, за которую тебе было неловко перед девочкой. Дурное влияние братца на тетку Тамару.

«Всмотритесь в эту женщину — какая страсть в ней! Не похоть — именно страсть, что в наш кастрированный век нечасто встретишь. Да, я такая, говорит она. И не скрываю этого. Вы боитесь меня, презираете меня, но вы меня хотите, и ничего не можете поделать с собой. Я сильнее вас… Эта женщина прекрасна, как мадонна Рафаэля». Лишку хватил братец в полемическом запале. Надо отдать ему должное: девиц столь низкого пошиба ты не видал с ним. Добротная семейная чистоплотность сидит-таки в нем, несмотря ни на что.

На какое точное определение наткнулся ты ненароком: чистоплотность. Именно нечистоплотен рисунок. Эти вульгарные черные перчатки до локтей. Это бесстыдство подавшегося вперед тела. Сплетенные руки, на которые с грубым кокетством опущено размалеванное порочное потрепанное лицо с утиным носом. Опрятный человек не мог написать такого. Надо посмотреть в энциклопедии, кто он, этот Тулуз-Лотрек, имя которого братец произносит с благоговением.

Священнодействие завершено. Ярко-оранжевый ковшик на длинной изогнутой ручке.

— С сахаром?

— Кусочек. А ты не будешь?

— Я пила уже. У меня есть бисквит.

— Спасибо, я завтракал.

Двумя пальцами берешь хрупкую чашку. Беловатая оседающая пена на густо-коричневой поверхности. Сахар еще не коснулся жидкости, а уже потемнел и готов рассыпаться в руке. Опускаешь.

«Что это? Никогда не видела». В Жаброве, стало быть, не производят сахарной ваты. В Светополе тоже. Но в курортной Витте, которая тоже в восьмидесяти километрах от Светополя, ты едал ее.

Над деревянным поддоном с бело-розовыми кусками зависла пчела. «Две штуки, пожалуйста». Искрится на солнце, тает, щекотно и нежно растекается по языку. Рядом жарят на углях шашлыки.

Размешав, пригубливаешь. Легкий, почти непроизвольный звук восхищения. Тетка Тамара не реагирует, но ты знаешь, что она польщена. Человеку без тщеславия не создать такого напитка.

«Зря иронизируете — Тамара талантлива. В ней есть внутренняя артистичность. Вас смущает, что она кассир? Кассир, видите ли, не имеет права на собственное «я». Вы полагаете, право на «я» дает должность? Как вы ошибаетесь все! Она любит театр. Она не может жить без него — за одно это надо снять шапку перед ней». Талантливый — не слишком ли щедр братец на это определение? Индульгенция от всех грехов, грамота на существование пустое и разболтанное — это талант? В таком случае ты не претендуешь на него, как и твоя мама, впрочем.

Старинное, на твердом картоне, фото в альбоме. Будущий директор кондитерской фабрики и будущий театральный кассир — две сестры, две миловидные девочки. Серьезные, чистенькие, остриженные, с вытаращенными в довоенный объектив светлыми глазами. Но в одной таились, оказывается, талант и прихотливость артистической натуры, другая же была просто пчелой.

— Еще чашку?

Ты не прочь сделать приятное тете, но с твоим скачущим давлением это будет чересчур крупной жертвой.

— Спасибо, нет.

— Тогда съешь яблоко. Вот нож.

Прямо-таки парад хороших манер. Упаси тебя бог выказать старомодный интерес к существу, которое ты оставил здесь вчера ночью. Век требует легкости и простоты — будь же на уровне своего времени!

«Твоя знакомая не обидится, что ты бросил ее одну?» — «Я сказал, что пошел помогать тебе жарить яичницу». — «Тогда зажги, пожалуйста, газ». — «И потом, я думаю, она сыта моей самодовольной рожей». Одобрительный смешок — тетя ценит ироническое отношение к собственной персоне.

— С половины десятого до половины одиннадцатого у меня свободное время. — Стряхивает пепел в отполированный череп вымершего млекопитающего. — Курю, думаю. Иногда, знаешь, полезно посидеть и подумать.

Еще бы!

Струйка дыма. Седые волосы подчеркивают свежесть маленького некрасивого умного лица. Оцени дерзость хода — можно ли надежнее спрятать седину, чем выставить ее напоказ?

— Ты же знаешь, я встаю в семь утра. Сорок пять минут — зарядка по системе йогов.

«Сегодня пришлось раньше встать? Кажется, она собиралась полшестого уехать?»

«Мне уйти? — Яйцо плюхается на сковородку, шипит и трепещет. — У меня приятельница в квартале отсюда. Она будет рада, если я переночую у нее». В перезрелый мятый помидор, какие продают по сниженным ценам, превращается твое лицо. Тетя сосредоточенно солит яичницу. На тебя не глядит. «Ни к чему. Тут нечто платоническое». — Но тоном даешь понять, что глубоко презираешь подобные отношения.

— Пожалуй, я выпью еще чашку.

Подлизываешься, Рябов? Напрасно! Хоть до дна выдуй этот оранжевый сосуд с изогнутой ручкой — ни слова не услышишь о своей знакомой. Девочка пришла, девочка ушла, о чем же говорить тут?

Пока тетя наливает кофе, достаешь из портфеля хрустящий целлофан.

— Полин подарок. Оставлю, чтоб не таскать.

— Полин? Но ведь она сама будет, Андрей непременно пригласит ее. Подожди, Джоник, не лезь, это не тебе, это Андрею. Носки Андрею, понимаешь? — Радостью истекает пес. Хвост отвалится сейчас от умиления и восторга. — Видишь, как он любит его? Любишь Андрея, Джон?