«Вы — местный? Вы очень мужественно вели себя». — «А что, это исключительно кавказское качество?» — «Я неточно выразилась. Мы тоже не местные, отдыхаем с мужем. Вы были очень оперативны». Еще бы! Оказаться перед знакомой девушкой в вульгарных трусах и носочках — тут и не умеющий плавать сиганет в воду. Ухмыльнулся на прощанье: «Откроем купальный сезон». Странно, а вот как ты оказался в трусах и носочках — не помнишь. Поразительный провал памяти! Но кошмарная мысль, что на тебе не плавки — трусы, — была. Именно в этот момент, можно предположить, ты и скидывал портки. Перед девочкой из Жаброва, которая глядела на тебя с ужасом.
Бортик. Отталкиваешься ступнями, скользишь, прижав к туловищу руку. Когда инерция затихает, берешь воздух. По соседней дорожке, брызгаясь и фыркая, несутся Мотоциклетные Очки.
«Я сам!» Мальчуган изо всех сил колошматил воду. Берег был далеко — гораздо дальше, нежели показалось тебе с причала. «Вода обожгла его…» — сколько раз читывал ты это! Чушь! Ничто не обожгло — заурядная холодная вода, не холоднее душа в бассейне. Мальчишка оскорбился, когда ты схватил его за плечо. «Я сам», — отрывисто, зло: не мешайте! Ты невольно разжал пальцы. Может быть, пацан просто симулировал падение: до купального сезона еще далеко, а так охота побултыхаться в море. Не потому ли и устроили с дружком возню на причале? Независимо плыли вы параллельным курсом — как сейчас с Мотоциклетными Очками. Мотоциклетным Очкам, впрочем, далеко до батумского паренька. «Не устал?» Пацан не удостоил тебя ответом.
«Спасибо. У меня достаточно материала».
Снизу тренерша кажется еще больше — великан, у подножия которого копошатся букашки. С усилием загребает руками воздух — демонстрирует. Разноцветные шапочки дисциплинированно внимают.
Через год-два мальчуган даст тебе фору в плавании. Или уже? На тебе не было туфель и брюк, но не он, а ты стал первым малодушно нащупывать дно. Берег был совсем рядом, и ты решил, что встанешь на ноги. Под воду ушел — с головой.
«Я так испугалась вчера. Наверное, даже крикнула что-то — не помню. Решила, у тебя судорога. Когда ты нырнул вдруг, помнишь? Уже возле берега». Тебя удивили эти слова. О другом думает, казалось тебе, о своем — о Жаброве, которое после пышного юга покажется дырой, о вступительных экзаменах в институт — мало ли о чем! Ты не мешал ей. Все думали о своем, вся группа, вконец измотанная субтропическими красотами. Экскурсовод хмуро поглядывал на шоссе — где автобус? А ты — на экскурсовода. Несло ацетоном: в здании общежития, приютившего вас на ночь, красили днем полы. Тебе было неловко, что вы вдвоем стоите у ржавых качелей, отдельно от всех — мишенью для глаз, но ты упрямо подавлял в себе это чувство. Зато твою юную спутницу ничуть не трогало, что скажут о ней экскурсионные дамы. О своем думала — о Жаброве, казалось тебе, и вдруг: «Я так испугалась вчера. Решила, у тебя судорога». Ты осклабился. «Мой организм не подвержен судорогам. Он чересчур груб для этого. Братец говорит, я напоминаю ему компьютер». «Компьютер» пропустила мимо ушей, а вот «братец» заинтересовал ее. «Не брат, а братец. Почему? Наверное, вы не очень дружите?» — «Очень дружим. Только он художник, а я экономист, и у меня нет творческого воображения. Все наследственное воображение досталось ему». — «А тебе? Что тебе досталось?» — «Старая занудливая скряга, именуемая памятью. А еще молодая, но подающая надежды лысина». Тут она медленно повернулась и посмотрела на тебя так, что все сдвинулось в тебе и поплыло.
Брызги до купола — нырнул кто-то. Глазам нехорошо от хлорированной воды, моргаешь. Красный раздутый костюм с белой полосой. Солнечные лучи и много воздуха. Ты никогда не замечал, что так просторно и прозрачно в бассейне. Что с тобой, Рябов? В тебе и сейчас смещается что-то — вниз, вбок. Таешь, как бело-розовая вата на деревянном поддоне. «Что это? Никогда не видела». — «Южное лакомство. Попробуем?» Пчела, запах мяса и раскаленных углей… Еще немного, и ты растворишься в воде.
Не плывешь — у бортика стоишь. Бассейн по пояс тебе. По телу струйками стекает вода — как быстро! Смех, всплески — совсем рядом, и в то же время очень далеко отсюда. Солнце в высоком куполе. Красные, желтые, синие шапочки — кто сказал, что ты дальтоник? Щекотно и нежно растекается по языку искристая вата. В пятницу в Жаброво. Не в субботу, а в пятницу — день за свой счет. «Ради бога, Станислав Максимович, хоть неделю. Да-да, хоть неделю. А что — вы творческий человек. Эта дверь всегда открыта для вас». — «Разговор этот нельзя комкать. Потерпите до завтра».
Озираешься с изумлением. Что с тобой? Словно не существовал мгновения или два — вода, шапочки, солнце в стеклянном куполе, а тебя не было. Исчез…
«Разговор этот нельзя комкать». — «Тогда завтра утром». Считаешь, не понял, что невтерпеж тебе? Простоватый, бесхитростный, рубаха-директор… И ты веришь в это? Марго тоже просила зайти завтра. Случайное совпадение? Успокойся, Рябов. Ты чересчур возбужден — мысли скачут. Окунись, вот так. Четыре взмаха — воздух, четыре — воздух. Слишком теплая вода? Еще бы! — после купания в мартовском море.
Трусы, прилипшие к телу, майка, носочки в клеточку. Гусь лапчатый. Люди кругом, но они не кричат «виват!», они молча расступаются перед тобой, и ты шествуешь, важный и голый, как Христос. Практичный мальчуган быстро раскладывает на булыжнике мокрую одежду, затем стремглав мчится вдоль берега — греется. Не впервой, видать, сваливаться в море. «Часы! Ах, господи, часы забыли снять». Бежит секундная стрелка — а почему бы не бежать ей? ПЫЛЕВОДОНЕПРОНИЦАЕМЫЕ С АМОРТИЗАЦИОННЫМ УСТРОЙСТВОМ. Ты любишь добротные вещи, Рябов. «Вы — с ним?» А с кем же она, если в руках у нее твои портки и все прочее?
Как и предвидел ты, спеклись Мотоциклетные Очки — стоят, разинутым ртом дышат. Из белой двери выходит медсестра с никелированной жердью — ежечасная проба воды. Сдержанные, короткие шаги — помнит о мужчинах внизу. Взглядываешь на электрические часы — три минуты второго. Тренерша в красном с энергией пересекает рукой воздух: конец! На бортик высыпают разноцветные шапочки. Мокрые, блестящие тела. Все дергается, как у марионеток, — руки, ноги. Звон голосов. К выходу наперегонки! Мальчик с директорской фигурой шлепает отдельно — притомился. Желейное тело дрожит и лоснится — не помогают сеансы плавания.
«Ряба ловит. Давай, Ряба, давай! Животик мешает? А ты подтяни». — «Ну его! Какой интерес — он всю перемену проловит. Уходи, Рябов, ты не играешь. Сперва бегать научись».
«Я не буду есть». — «Почему?» — интересуется мама, но без малейшей тревоги, что, признайся, тебя несколько задевает. Напрасно! Чего вдруг она должна переживать за тебя, если ты ни в чем никогда не обманул ее взрослого доверия? Вот старший — тот преподносил подарок за подарочком — от лаконичного заявления, что не пойдет в школу, покуда математичка не извинится перед ним, до решения никогда в жизни не брать в рот сладкого, дабы наглядно доказать, что человек легко может обойтись без всех тех лакомств, ради которых мама подвижнически жертвует всем. Злая демонстрация! Могла ли мама не принимать близко к сердцу все эти фокусы, на которые с ранних лет был столь изобретателен братец! Несомненное и опасное сумасбродство заявляло о себе в полный голос, поэтому как же несправедлив ты был, подозревая маму в некоторой пристрастности к братцу за твой счет! Не было никакой пристрастности. Просто мама понимала, что если ее младший решил не есть, то не каприз и не смертная вражда с учительницей повинны тут, не бунт против десертной индустрии, которой сурово ограничивающая себя во всем мама посвятила жизнь (вот где ирония судьбы!), а нечто благоразумное. На спартанский рацион посадил себя — животик, однако, не спадал.
«Уматывай из класса. У нас разговор». — «Это моя парта». — «Что? Слышишь, Хлюпа, это его парта. Он хочет, чтобы с ним побеседовали. Сейчас или после уроков?» — «Брату побежит жаловаться. У него брат в седьмом классе». За что не любили тебя? Первый ученик класса — за это? Но был еще один отличник, Вовка Шиндин, — с тем водились. Был еще один толстяк, Катков, тот верховодил в классе. За что же тебя не любили? Задачки и те скрепя сердце давал списывать, хотя честно предупреждал, что никакой пользы от этого не будет. «Надо понять, как решается, — давай останемся после уроков, я объясню». Как наивен ты был! Люди в массе своей безвольны и инертны — что большие, что маленькие. Инфантильность, чревоугодие, лень — достоинство быть чужаком в этаком окружении.
