я видел пролетающего борова,
летел он, как огромная пчела.
Гигантская пчела парнокопытная
нахально полоскалась в небесах
и хрюкала, но самое обидное —
три пополудни было на часах,
и никакой мистической туманности,
природы аномальной никакой
не видел я, в лазоревой реальности
кружился боров жирный, золотой.
И жаворонка вытеснив, и ласточку,
и грозного орла, и соловья,
всё небо заняла, как баба лавочку,
гордящаяся крыльями свинья.
* * *
Я говорю: «Душа болит».
Врач констатирует — бронхит,
и сдать велит, как все врачи,
анализ крови и мочи.
Как будто можно от мочи
узнать, что я шепчу в ночи.
Как будто, сдав из пальца кровь,
легко понять печаль, любовь.
Я задыхаюсь, и врачу
я с дрожью в голосе шепчу:
«Я циник, лгун и скандалист…»
— Проверим вас на яйцеглист.
Собачья судьба
(Сентиментальная баллада)
На ковре в пятикомнатном храме
возлежала.
Мармелад, ветчину и салями
обожала.
Засыпала под плач клавесина
и гитары.
Элегантна была и красива,
элитарна!
Обладая высокой моралью
идеала,
никогда с кобелями за гранью
не бывала.
Никогда на асфальт не мочилась
и под окна.
А на днях колбасой подавилась
и подохла.
Что-то вспомнилось ей за обедом,
и с испугу…
А зачем написал я об этом? —
Жалко суку.
Сказка
об одном поэте
В деревеньке небольшой
жил поэт с большой душой.
А еще, на всякий случай,
он имел талантов кучу
и, валяясь на траве,
часто думал о Москве.
А еще, конечно, он
был в жену свою влюблен.
И жена его любила,
покупала в лавке мыло
под названьем «Фрези Грант»
потому, что был он франт.
И катилась жизнь легко.
Под парное молоко
он работал, он старался,
но однажды догадался,
чтобы что-нибудь купить,
надо что-то заложить.
И задумался поэт:
баня есть, ломбарда нет.
У деревни профиль узкий.
И, накинув плащ французский,
почесав ногтем во лбу,
он отправился в Москву.
А в Москве — и стыд, и срам…
Но, жалея милых дам,
я рассказывать об этом
не советую поэтам.
Удержусь и сам, на час,
но продолжу свой рассказ.
Из деревни через год
заказным — пришел развод.
И поэт женился быстро
на племяннице министра
по делам литератур.
Ах, как много в мире дур.
Мне напомнят — не пошли…
Но дела его пошли.
Книга первая, вторая.
Критик, слезы утирая,
из платочка — два ведра
выжимает для пера.
Только прячется поэт
от журналов и газет.
Снова всхлипывает критик:
— У него, наверно, кризис.
А поэт с квитком в горсти
мчит к ломбарду на такси.
А в ломбарде говорят:
— Срок просрочен, ценник снят.
И суровым басом бога:
— На земле ломбардов много,
а душа всего одна,
Крой отсюда, старина…
И других не зная мест,
наш поэт пошел на… съезд.
Он светился, словно гелий.
Все кричали — гений, гений!
Воспарил поэт, воспрял,