— Убийство? — шепчет он.

Я заглядываю в его глаза, зная, что выдала себя, и пути назад нет.

Его большие, теплые ладони опускаются на мои бедра и твердыми движениями скользят вверх по бедрам.

— Что случилось?

Теперь слезы текут быстрее. Я качаю головой, надеясь, что каким-то чудом он прекратит разговор.

Вместо этого Бен кладет руки мне на поясницу и тихо спрашивает:

— Кто?

— Я… — Я действительно собираюсь это сделать? Я ведь только что вернула его!

— Все в порядке, — успокаивающе говорит он. — Ничто из того, что ты скажешь, никогда не изменит моих чувств к тебе. — Он повторяет одни и те же слова снова и снова, успокаивающий напев, который медленно проникает в мое сердце. Бен притягивает меня ближе, так что моя грудь прижимается к его груди, мое лицо утыкается в его шею. Его одеколон окутывает меня, как теплое одеяло. — Ш-ш-ш, все в порядке. Я с тобой.

Только когда осознаю его слова, то понимаю, как сильно я сейчас плачу. Мои плечи вздрагивают с каждым сдавленным всхлипом. И все же Бен ничего не делает, только держит меня в своих сильных, исцеляющих руках. Я не знаю, сколько проходит времени, но, в конце концов, слезы высыхают, и у меня заканчиваются силы. Прислонившись к Бену, я чувствую, как мои слезы пропитывают его футболку, пока его руки пробегают по моей спине. Он целует меня в макушку снова и снова.

Я шмыгаю носом и прочищаю голос.

— Я забеременела, когда мне было семнадцать.

Я ожидаю почувствовать какую-то физическую реакцию — напряжения в его мышцах, его руки перестанут успокаивать меня, у него перехватит дыхание, — но нет ничего, кроме его спокойных, медленных, успокаивающих прикосновений и ровного пульса.

— Мои родители были строгими — никакого телевизора в течение недели, сладости только по праздникам, физические наказания за оценки ниже пятерки. Моя мама никогда не разговаривала со мной о сексе. Всему, что знала, я научилась у старших ребят. Когда я поняла, что беременна, то знала, что не могу сказать об этом своим родителям. Они отреклись бы от меня и выставили на улицу. Парень, который обрюхатил меня, потерял ко мне интерес. Когда я сказала ему, что беременна, он отказался мне помочь, сказал, что это, вероятно, даже не его ребенок.

— Это ужасно. Мне так жаль, что тебе пришлось столкнуться с этим в одиночку. — Его слова были бы просто словами, если бы не то, как успокаивающе его руки прижимают меня ближе, или то, как мягко его губы продолжают касаться моих волос.

— Я бросила школу, чтобы сделать аборт.

Его объятия сжимаются и остаются крепкими, как будто мужчина пытается удержать меня вместе. Я жду, когда он отпустит меня, скажет, что не может переступить за черту прерванной беременности. В конце концов, верующие люди рассматривают аборт как убийство, а Бен — рукоположенный пастор! Как он мог простить меня в свете всего, что он потерял? У него отняли жену. Я добровольно отказалась от своего шанса на материнство.

— Я не могу поверить, что ты…

За миллисекунды я заканчиваю его предложение.

… сделала это.

…убила ребенка.

…не та, за кого я тебя принимал.

— …сама прошла через это. Ты невероятно сильная, Эш.

Я несколько раз моргаю, не уверенная в том, что правильно его расслышала. Затем отстраняюсь достаточно, чтобы увидеть его лицо, и его теплый взгляд удерживает мой. Золотые искорки мерцают в его карих глазах, когда мужчина наблюдает за мной.

— Я не чувствовала себя сильной, — признаюсь я. — Я была напуганной и растерянной. И искала самый простой и быстрый выход из той передряги, в которую сама себя втянула.

— Ты сделала то, что должна была сделать. Ты была ребенком без нормальной поддержки и…

— Пожалуйста, перестань говорить так, будто я должна получить приз за то, что сделала. — Я закрываю лицо руками. — Все становится намного хуже.

Бен не отпускает меня, но и не говорит ни слова, оставляя меня барахтаться в тишине и двигаться дальше на свой страх и риск. И я слышу стук молотка о последний гвоздь в мой гроб.

БЕН

Эшли, кажется, съеживается, даже когда возвышается надо мной на моих коленях. Ее голова опускается, плечи сгибаются вперед, и впервые с тех пор, как я ее знаю, она кажется больше девочкой, чем женщиной.

Я понимаю, почему она боялась рассказать мне об аборте. Люди склонны видеть меня через единственную призму — пастора, который проповедует о праведности и благочестии. Как мог такой человек, как я, когда-либо понять человеческое состояние, которое приводит к отчаянному выбору с трудными последствиями и невозможными эмоциональными препятствиями? Что люди склонны забывать, так это то, что, хотя я, возможно, и не испытывал того же, что и некоторые из них, но я даю им советы. Я часами молился с женщинами, у которых была незапланированная беременность и которые чувствовали потерю после аборта или усыновления, или они оставили ребенка и боролись с обидой из-за того, что им пришлось стать мамой-подростком. Жизнь трудна. Но от чрезмерной любви не может быть ничего плохого. Где-то на этом пути я не смог полюбить Эшли настолько, чтобы она могла увидеть во мне безопасное место для падения.

После нескольких минут молчания я задаюсь вопросом, не передумала ли Эшли и не решила ли, что с нее достаточно. Если это так, я буду уважать ее желания и дам ей время, необходимое для того, чтобы почувствовать себя со мной в безопасности. Но сначала…

— Эш, посмотри на меня, пожалуйста.

Она шмыгает носом, вытирает глаза и смотрит на меня.

Я обхватываю ее щеку, большим пальцем смахиваю слезы, которые все еще текут.

— Я хочу извиниться за то, что не был тем человеком, которого ты заслуживаешь. Я не идеален, у меня есть свои собственные демоны, с которыми я борюсь каждый день, но знай… с этого момента я всегда буду твоим безопасным местом.

— Перестань быть таким милым. Ты не знаешь всего. Ты же не можешь иметь в виду…

— Я серьезно. — Я наклоняю голову, чтобы снова встретиться с ней взглядом. — Нет ничего такого, что ты могла бы мне сказать, из-за чего бы я не любил тебя до конца.

Ее тело содрогается.

Я продолжаю смотреть ей в глаза.

— Нет ничего, что ты могла бы сказать или сделать, за что я не буду любить тебя.

Я наблюдаю, как эмоции исчезают с ее лица, а челюсть твердеет под моей ладонью.

— Ты не знаешь, о чем говоришь.

— Знаю. — И это правда. В ту секунду, когда несколько недель назад увидел, как Эшли выходит из моего офиса, я понял, что влюблен в нее и совершаю самую большую ошибку в своей жизни. Каждый день, который я прожил без нее, был жалким напоминанием о моей неудаче.

Я не позволю ни одному из нас идти по жизни без другого.

— Я забеременела от Энтони три года назад.

Мои пальцы сжимаются на ее коже, и по тому, как девушка вырывает свое лицо из моих объятий, я знаю, что она это почувствовала. Эшли пытается слезть с моих колен, но я сцепляю руки на ее пояснице и прижимаю девушку к себе.

— Останься. Пожалуйста.

Она вздыхает и хмурится.

— Я думала, что почувствую себя сильнее, пройдя через это раньше. Думала, что сделаю лучший, более взрослый выбор, но внезапно я снова почувствовала себя тем семнадцатилетним ребенком, который всего боялся и был одинок.

— А Энтони знает?

Ее красивые светлые брови сведены вместе.

— Конечно. Оставить его даже не было вариантом. Через секунду после того, как я сказала ему, он заверил меня, что позаботится об этом. — Она грустно улыбается. — В некотором смысле, было приятно не проходить через это в одиночку. Он привел меня в клинику, заплатил за все, отвез домой, и все. Мы больше никогда не говорили об этом. Я никогда никому не рассказывала, даже Бетани. — Ее взгляд становится задумчивым. — До тебя.

Она, кажется, удивлена, когда я сажусь прямо и притягиваю ее лицо к своему плечу, держа и баюкая ее тело, которое кажется таким хрупким в моих руках.