Дни напролет я проводил в блаженном ничегонеделанье, чем очень радовал Псину. Наши прогулки становились все более длительными и разнообразными, окрестные коты нас уважали и в меру побаивались, снег почти стаял, а деревья, у которых можно было вольготно задрать лапу, подернулись первой нежно-зеленой дымкой. Иногда к нам присоединялась Айгуль, которая, как выяснилось, жила в двух кварталах от нашего двора, в той самой выселенной под снос пятиэтажке, на полулегальном положении, но за приемлемую плату. Я как абориген знакомил ее с местными достопримечательностями, неприметными нетренированному глазу, она рассказывала мне о себе, о своей жизни на родине, в Киргизии, которую она покинула три года назад.
Так я узнал, откуда на ее восточных скулах славянские веснушки и фамилия Терентьева. От русского отца, как и Айгуль, уехавшего в Москву на заработки, но еще в конце девяностых, и с тех пор не подававшего о себе вестей. Все думали, что он сгинул, как многие до и после него, неопознанным и никому не нужным человеческим материалом. А оказалось, он жив, и Айгуль его разыскала через осевших в Москве земляков, хотя это было не так-то просто. Однако теплой встречи не получилось. Папаша, успевший устроиться под крылышком немолодой, намаявшейся от безмужья вдовушки, не только не принял дочь в свои объятия, но и заподозрил в корыстных намерениях. Да еще и пригрозил, что, если она еще раз объявится, позаботится о ее высылке из России.
– Вот сволочь, – прошипел я, – давить таких папаш надо!
И сразу вспомнил про «Миг удачи». Впрочем, Айгуль же сама сказала, что не поверила в Захаровскую телепостановку. А что касается Ольги… Я уже и сам не знал, как относиться к этим преданьям старины глубокой. Честно говоря, особого чувства вины за мной все это время не водилось, но тут вдруг скребнуло: а если б у меня на пороге возник (возникла) сын (дочь)? Причем не подставной (подставная), а реальный (реальная)? Что бы я делал, а? Изображал несуществующую радость? Требовал экспертизы ДНК? Или без долгих разговоров захлопнул дверь перед носом? Думайте, что хотите, но очень велика вероятность, что я выбрал бы третий вариант. Так что, какие у меня могут быть претензии к гражданину Терентьеву? Хотя Айгуль, конечно, жалко. Она добрая, отзывчивая, симпатичная, и нам с Псиной очень здорово с ней гулять.
Единственное, чего я не поощрял, так это разговоров о моей писанине. И не потому, что считал, будто она ничего в таких вещах не понимает. Просто не хотел засорять наше общение хламом, пылящимся в моей внутренней «творческой мастерской». Поэтому, когда Айгуль однажды все-таки поинтересовалась, про что моя книжка, я хмуро буркнул, что, типа, о том – о сем, после чего она как мудрая восточная женщина вопросов на эту тему мне больше не задавала. В остальном с моей стороны никаких запретов не существовало, я готов был выложить ей всю свою жизнь, тем более что такого благодарного и внимательного слушателя я не имел очень и очень давно, а, может, и никогда.
Сама она говорила мало, но одобрительно улыбалась и так живо реагировала на мое нескончаемое словоблудие, что я не смог бы остановиться, даже если бы захотел. Оно и понятно. Ведь Славка приступы моей велеречивости терпит от силы пять минут, после чего убегает под предлогом неотложных дел, а с Серегой мы расплевались. Что до продавщиц в зоомагазине, то я их в последнее время старался без особой нужды не эксплуатировать, оставляя в качестве резерва на черный день. Максимум что позволял, – обсудить сидящих в аквариуме прожорливых тритонов, на которых не находилось покупателей. На все остальное у меня была теперь Айгуль.
Вот и в тот роковой день мы вышли с Псиной из дома во двор, где нас уже поджидала Айгуль, у которой был выходной, и, завернув за угол, двинулись по самому длинному из проложенных нами маршрутов, благо, погода к тому располагала. Когда еще гулять, если не в теплый майский день? Я, разумеется, тут же пустился в сладостные разглагольствования, Псина тоже, как могла, получала свою законную дозу удовольствия, для чего периодически подпрыгивала и лизала нам с Айгуль руки, а если удавалось, и носы. Словом, все было хорошо – лучше некуда, пока, уже на обратном пути, подходя к нашему дому с тылу, мы не заметили подозрительную активность у старинной конюшни.
Два каких-то типа, один в цивильном, другой в рабочей робе, что-то обсуждали, размахивая руками и по-хозяйски расхаживая вокруг обветшалого памятника старины. Чуть в стороне стоял заляпанный грязью внедорожник. Тут я вспомнил, что Псине нужно купить корма, и мы завернули в зоомагазин через дорогу, то и дело обеспокоенно оглядываясь. А когда возвращались, возле конюшни уже никого не было, остались только следы от буксовавшей во влажном грунте машины. Чуть позже в глаза мне бросились ржавые штыри, торчащие из стены в том месте, где, сколько я себя помню, висела табличка, извещающая зевак о том, что здание охраняется государством.
Я встал, как вкопанный. Вслед за мной притормозили и Айгуль с Псиной, пока еще не понимающие что произошло.
– Гады!.. – скрипнул я зубами.
– Кто? – растерялась Айгуль.
– Они снесут конюшню! – я сжал кулаки, как тогда, когда на пару с Псиной лаялся с Гандзей. Гандзя, Гандзя… Выходит, она всерьез предлагала мне подработать иудой за тридцать серебренников! Знал бы, не держал Псину, а позволил ей разделаться с Гандзиным песцом окончательно и бесповоротно, как она того хотела!
– Псина, ты видела, что они творят? – я спустил свою четырехлапую подружку с поводка, после чего она с брезгливым видом принялась обнюхивать следы недавнего вторжения чужаков.
Мы с Айгуль занялись примерно тем же самым, и в поисках пропавшей таблички обошли со всех сторон конюшню и обшарили кусты. Но все безрезультатно, похоже, главное вещественное доказательство архитектурно-исторической значимости конюшни злоумышленники прихватили с собой, бросив в багажник внедорожника. А теперь их хозяева скажут, что этот старый сарай никакой ценности не представляет. Собственно говоря, я тоже не находил в нем особенной прелести, скорее, просто привык, что он стоял здесь всегда. А сейчас готов был разрыдаться от одной только мысли, что могу его больше не увидеть. Что тогда будет с бездомными котами, подарившими нам с Псиной столько приятных минут? А с деревьями, у которых так славно задирать лапу?..
– А может, его хотят отремонтировать? – предположила бесхитростная Айгуль.
– Отреставрировать? Сомневаюсь! – помотал я головой. Уж очень лакомым был кусок прилегающей к конюшне территории. Удивительно даже, как его раньше к рукам не прибрали.
Глава XVIII
Увы, я тогда понятия не имел, с какой скоростью могут развиваться события, если речь идет о клочке московской земли, сопоставимой по стоимости с разведанным нефтеносным районом. Уже назавтра в бывшей усадьбе вовсю кипела работа: на пятачке перед конюшней елозила пара грузовиков, а по границе участка вбивали трубы под будущий забор гастарбайтеры.
При виде столь безрадостной картины мы с Псиной на минуту-другую остолбенели. Затем меня охватила ярость. Энергично работая желваками, я кинулся на поиски главного на этом шабаше, дабы выяснить, что здесь происходит, хотя и так все было ясно. Главного я, разумеется, не нашел, а спокойные, как будды, гастарбайтеры в ответ на мои гневные вопросы, типа, где ваше начальство и по какому, собственно, праву, только хлопали смуглыми веками, не сбиваясь при этом с ритма своей муравьиной работы. Им не было никакого дела до какой-то там охраняемой государством конюшни, потому что в родных кишлаках их жены и дети ждали, когда из России придет очередной перевод, на который можно будет жить до следующего. Поэтому праведный гнев и возмущение со мной разделяла только моя Псина, все это время оглашавшая окрестности громким боевым лаем.
То обстоятельство, что исторической конюшней завладели чужаки, привело меня в состояние, близкое к параноидальному. Похоже, строители обосновались на лакомом пятачке под покровом ночи, когда все, включая и меня, безмятежно спали… Хотя, чему тут на самом деле удивляться? Достаточно полистать учебник истории за четвертый класс средней школы, чтобы раз и навсегда уяснить: внезапность и вероломство еще с библейских времен были главным оружием всех завоевателей. Впрочем, если брать конкретно наших супостатов, то они имели наглость предварительно заслать в мой стан лазутчика в лице Гандзи, но я этот "звоночек", получается, пропустил мимо ушей. Конечно, я на нее наорал, а Псина выдрала клок из ее шубы, да толку-то что? Разумеется, маломальским оправданием мне может служить последовавшая затем болезнь, и все же, все же… Теперь Славка наверняка меня на смех поднимет, что, типа, я поимел от своей принципиальности, и будет по-своему прав.
