Я же со своей стороны по прошествии лет склоняюсь к тому, что из этой затеи ничего не вышло бы и без Алкиного с матерью участия, и по большому счету я должен их благодарить за приложенные тогда усилия. Тем более что они не были такими уж титаническими, и прояви я характер – я бы своего добился. Но я его не проявил и, по сути, предпочел отсидеться за их юбками. Мне даже не пришлось принимать решения, все сделали мать и Алка, сплавив меня от греха подальше к двоюродной тетке в Калугу. А причина всего лишь в том, что Ольгу я не любил, и между нами не было ничего сколько-нибудь романтического. Тем удивительнее, что я сделал ее лирической героиней романа, который я сейчас наскоро обстругивал по заказу дьявола в лице Кирилла из издательства «Дор».
Еще немного посидев, мать поднялась со скамейки, сказала свое ритуальное «Ну, до свидания, мой хороший», и мы двинулись в обратный путь. А когда мы были уже за оградой, невзначай (точно невзначай, потому что про это она ничего не знала) обронила:
– Настя приезжала, в гости заходила…
А вот это был удар, я даже пошатнулся, и теперь уже мать подхватила меня под локоть, решив, что я поскользнулся. Настя… Моя фантомная боль… Единственная из бывших подружек, с которой я не поддерживаю никакой связи, в том числе и виртуальной, хотя в моем почтовом ящике есть ее электронный адрес, и она сама мне поначалу писала из своей Ирландии. И сейчас я мог бы в любой момент послать ей весточку, поплакаться, пожаловаться на приближающуюся старость, но только теоретически. Осуществить это на практике было бы слишком больно. Мне так ее не хватало в этой жизни! И ровно поэтому я ей не писал и не искал с ней встречи. Притом что с той же Ольгой, которую я бы, наверное, не узнал, попадись она мне на улице, я бы запросто возобновил приятельские отношения, будь у нее желание.
– У нее все хорошо, – меж тем сообщила не ведающая о моих муках мать, – хорошая девочка, солнечная. Спрашивала про тебя, привет передала.
– Спасибо, – с трудом шевельнул я губами, проклиная свое воображение, которое тут же подсунуло мне картинку по случаю: «солнечная» Настя сидит в Алкиной гостиной, пьет чай и рассказывает про свои прогулки по Пикадилли, или что там у них в Ирландии? Мамочка, расположившись напротив, внимает ей и расспрашивает про житье-бытье с мужем-бизнесменом. А я в это время корчусь у себя в Замоскворечье на диване, не в силах ее забыть.
Слава Богу, больше о Насте мать ничего не сказала, но и того, что она уже успела, мне хватило, чтобы почувствовать себя простреленным навылет. А уже в конце пути, на подходе к дому, она преподнесла мне новый сюрприз, тихо промолвив:
– У Анатолия есть любовница.
– Алка знает? – задал я заведомо глупый вопрос. Откуда бы сама мать про это знала, если не от Алки?
Что, собственно, и подтвердилось. А вот дальше наша родственная болтовня потекла в совсем уже неожиданном русле.
– Ты должен с ним поговорить! – заявила мать.
– О чем? – опешил я.
– Как о чем? Ему нужно дать понять, что нельзя так поступать с женщиной, которая посвятила ему всю свою жизнь.
– Ну да, она посвятила, кто бы спорил, но этот глагол в прошедшем времени, ты не заметила? – вырвалось у меня непроизвольно. – И вообще, пусть они сами разбираются. Он что, разводиться хочет?
– Да нет, что ты, – испуганно возразила мать, – и ни о чем таком разговора, слава Богу, не было. Но женщины всегда знают, когда у мужа кто-то есть…
– Ах, ты про это! – отмахнулся я. – Тогда зря вы переживаете. Анатолий мужик денежный, было бы странно, если б на него не вешались девицы. Хотя, на месте Алки, я бы держал этот процесс под контролем, что, судя по всему, она и делает.
– И все же, было бы лучше, если б ты с ним об этом поговорил, – продолжала настаивать мать.
– Нет, но как ты себе это представляешь? – начал злиться я. – Как я буду читать ему мораль? По какому праву? И где? В его собственном доме?
– Нет, только не здесь, – хоть в этом согласилась со мной мать, –будет лучше, если ты с ним в Москве встретишься… На работу к нему зайди. И тактично с ним поговори, не задевая самолюбия. По душам, одним словом…
У меня, простреленного навылет, больше не было сил спорить, а потому я неопределенно изрек:
–Ладно, посмотрим…
Ну, не доказывать же ей, что кабинет вице-президента крупного банка – не место для выяснения семейных отношений!
Дома нас с обедом ждала Алка, которая по-прежнему выглядела непривычно притихшей, но теперь мне было понятно почему. Выбравшись из-за стола, я еще немного посидел в гостиной для приличия и засобирался в Москву.
–Остался бы ночевать, Петя, – попросила мать.
– Не могу, – я сделал вид, что расстроен, – меня собака ждет.
– Какая еще собака? – подозрительно уставилась на меня Алка.
– Обыкновенная собака, – терпеливо пояснил я, – серая такая, которую нужно кормить и выгуливать.
– О, господи, только собаки и не хватало! – выдавила из себя Алка и покачала головой. Хорошо хоть пальцем у виска не покрутила, и на том спасибо.
Я поцеловал мать в щеку, а Алку куда-то возле уха и потащился на станцию, и пока я шел, холодный ветер свистел сквозь пулевые пробоины во мне. В электричке я забился в самый дальний угол и до самого вокзала травил себя воспоминаниями о Насте.
О той Насте, что росла себе на соседней даче в те времена, когда я уже жил один в Замоскворечье, ходила к моей матери заниматься французским, а однажды закончила университет (одновременно развелась с первым мужем) и заглянула на огонек к своей бывшей учительнице. Причем звезды сошлись так, что именно в один из тех редких дней, когда там был я.
Боже, какая же она была красивая! Но почему была? Она, наверняка, все такая же, а, может, и еще красивее. Ей ведь сейчас двадцать семь – возраст расцвета для женщины. А тогда было чуть больше двадцати. Настроение после развода – море по колено, а потому я почти уверен, закрутила она со мной назло бывшему муженьку, объевшемуся груш. Но я и на это был согласен, больше того, почитал за счастье, потому что никто за всю жизнь не подарил мне столько радости, как Настя, причем абсолютно мимоходом, за какую-то пару летних месяцев! А потом она вышла замуж во второй раз и уехала в Ирландию, но у меня не осталось на нее ни зла, ни обиды, только щемящая боль. Так бывает, когда навсегда расстаешься с чем-то бесконечно для тебя дорогим. А еще временами мне кажется, что на самом деле я испытываю к ней почти отцовские чувства…
Впрочем, хоть Настя в моих воспоминаниях и была маленьким заводиком по производству беспричинной радости, за полчаса пути она умудрилась измочалить меня до такой степени, что на московский перрон я ступил совершенно обессиленным и выжатым, как лимон. Можно себе представить, что было бы со мной, если б я увидел ее воочию! Я бы, наверное, умер на месте от несбыточного счастья, и меня похоронили бы рядом с отцом. А так я, по крайней мере, остался в живых. Хотя еще неизвестно, что на самом деле лучше.
Я задумался, хотелось бы мне, чтобы Настя приходила на мою могилу, и решил, что, скорее да, чем нет. А вот насчет остальных я бы не поручился. Нет-нет, мне совсем ни к чему эти ритуальные топтания в ногах, они будут только отвлекать меня от главного. Я даже придумал, что скажу тем, кто соберется у моего смертного одра, при условии, что такие найдутся. Я скажу им: не плачьте обо мне, ведь меня, в сущности, нет уже давно, а, может, никогда и не было.
Глава X
…Однажды Настя сказала:
– Поедем в Терпенье набраться терпенья.
–Что? – я почему-то все время ее переспрашивал, как глухой. Скорее всего, примитивно выгадывал время, чтобы сформулировать ответ поумней да поизящней. Ведь я хотел выглядеть в ее глазах лучше, чем был на самом деле.
–Поедем в Терпенье – запасёмся терпеньем, –спокойно повторила она.
– Это как? – полуобернувшись, я посмотрел на неё сверху и немного сбоку: в этом ракурсе Настя казалась мне особенно прекрасной.
– А это так, что завтра мы отправляемся в путешествие. В семь утра я за тобой заеду – будь готов, – объявила она нетерпящим возражения тоном, который меня почему-то особенно в ней умилял. Может, потому, что все инфантильные мужчины вроде меня, отчасти подкаблучники, отчасти – Гумберты Гумберты, а с Настей я имел счастливую возможность ощущать себя и тем, и другим практически единовременно. Это уже потом вторая эмоциональная составляющая моего к ней отношения трансформировалась в чувство, близкое к отцовскому. По крайней мере, так я определил его для себя много позже, предаваясь тщетным и томительным воспоминаниям на диване. Впрочем, уже тогда я иногда называл её «ребёнком», и ей это нравилось.
