Я была на хорошем счету, молодых и перспективных ценят высоко. Мы с эмбриологами, действительно, экспериментировали с зародышами, с клонированием в том числе. Пока не слишком успешно. Мне всё время приходило в голову, что для создания человека необходима мелочь, та самая «частица Бога», что вдыхает жизнь во всё, а мы ею, конечно, не владели.

Впрочем, я гнала эти мысли, это было так глупо и провинциально, попахивало религиозным мракобесием, что я даже себе не признавалась в их существовании, ведь тогда пришлось бы задумываться слишком о многом, а слова «грех» не было и не могло быть в моём лексиконе.

И так я очень хорошо жила эти годы, зарабатывая большие деньги, я даже могла купить квартиру, правда, в ближнем городке-спутнике Москвы, но и это большое дело.

И вдруг стало известно, что наш босс имеет совершенно определённую цель. Не просто ребёнок из пробирки для себя, но ребёнок определённых качеств. Он объявил нам задачу, спросив, возможно ли скрестить клетки Тани Олейник и его, чтобы получился её ребёнок как бы от него. Когда его спросили напрямую, почему просто не жениться на ней и не делать это обычным способом, он ответил, оно я уже знала ответ на этот вопрос: Таня бесплодна, и сам Виктор Викторович тоже был бесплоден, получить ребёнка он мог только с помощью ЭКО и весьма неприятных процедур для себя тоже. А жениться ради этого на такой как Таня… кому это надо? Тройная морока.

От него материал мы получили давно, но от Тани никак не удавалось. Очень странно, но купить её яйцеклетки оказалось невозможно: мало того, что она всегда была беспросветной советской дурой, так ещё и муж у неё оказался из таких же, кто считал, что торговать детьми безнравственно. Господи, на пороге новое тысячелетие, а они о нравственности. Эта Таня, которую выгнали бы из школы за распущенность, которая устроила форменный бордель в Кировских развалинах, и теперь была замужем за богатым московским мальчиком и открыто встречалась совершенно с другим, вот эта… будет говорить нам о нравственности и отказываться от честной сделки?

Меня это так разозлило, что я предложила Виктору Викторовичу просто похитить её, ну и… клетки взять. Он долго на меня смотрел.

– Тогда проще убить.

– Яйцеклетки погибнут.

– Но вы же мне обещаете клон… – и он испытующе пронзил взглядом начальника нашей лаборатории.

К счастью, наш начальник нашёл в себе достаточно смелости сказать, что теоретически всё это возможно, но до сих пор нам не удалось это сделать.

– Возможно, именно потому, что клетки были мертвы, Виктор Викторович. Нужны живые клетки… И потом, всё же клон – это не то, то вам нужно, ведь так? Вы хотите ребёнка. Своего, но от этой женщины. Это означает только вариант ЭКО. И нам нужны её яйцеклетки.

Когда же сегодня мы узнали, что имеется беременность, наш начальник воодушевился.

– Нам нужен этот эмбрион!

– Как вы себе этот представляете? Сан Саныч, мы привезём лишь… какой-то детрит.

– А вы постарайтесь. Выскоблите кареткой с эндометрием вместе и плодное яйцо, и в азот. Если нам удастся получить его живым… Вы видели ведь этих людей? – он посмотрел мне в глаза.

«Видела», да чтоб я провалилась! Я с этой паршивкой дружила восемь лет, каждый день смотрела на неё, пытаясь разобраться, почему она даже во мне, кто ненавидит её всеми фибрами, вызывает желание, не отрываясь смотреть на неё, подражать, смеяться её шуткам и даже просто улыбаться от того, что я просто её вижу. Но её мужа, этого загадочного Лиргамира, которого, как мне казалось, боится даже Виктор Викторович, я не видела никогда.

– Ну, а я видел, – Сан Саныч откинулся на спинку своего богатого кресла. – И кое-что о нём слышал… Евгенику заклеймили как расистскую лженауку, но, честное слово, я бы предпочёл вырастить этот эмбрион, а не создавал бы искусственное дитя нашего уважаемого босса… Тем более что эта женщина, если выживет теперь, вряд ли сможет ещё рожать.

– Ребёнок у неё есть.

– Но его мы уже не сможем выдать за ребёнка Виктора Викторовича, – он выразительно посмотрел мне в глаза.

– Я вас правильно поняла?.. – я всё же не могла поверить в это.

Сан Саныч показал на свой рот, изобразив молнию, на которую будто бы закрыл его. Конечно, то, что он задумал маловыполнимо, я не представляю, чтобы после отторжения из организма матери, пусть и на таком раннем сроке, но эмбрион сохранил бы жизнеспособность. Но почему бы и не провести эксперимент. О том, что это всё во мне вызывало мстительное возбуждение, я не говорю, я с удивлением почувствовала его. Мне казалось, всё давно забыто, всё перегорело во мне, и вот сейчас я поняла, что нет, всё живо, так же, как было тогда… Странно, возможно, во мне сработали какие-то нервные связи, грубо говоря, рефлекс, за столько лет я привыкла испытывать эти эмоции, и даже такой большой перерыв этот мощный рефлекс не разрушил.

Как бы то ни было, но я поехала в Бакулевский институт в сопровождении охраны, с портативным переносным аппаратом УЗИ, и по дороге уже не думала о том, что я сейчас увижу Таню, которую в последние годы я видела только по телевизору или в журналах, и то, потому что её было слишком много. Я думала о том, как мне таким образом извлечь эмбрион, чтобы он остался невредим и жизнеспособен. Задача практически невыполнимая, но потому и интересная. А что если удастся? Ведь это впервые, чтобы, по сути, абортивный материал был использован для ЭКО. Это, как говориться, пахнет, если не Нобелевской, то серьёзным прорывом. Публикациями в международных журналах, буквально, славой.

Да, именно это и было в моей голове, когда я вышла из машины во дворе Бакулевского центра. И я даже забыла о том, что мне сейчас предстоит очень ответственное, и сложное поручение. Надо сказать, я испытывала гордость, и даже приступ тщеславия, приятно бурлящий в крови. И только, когда я уже, торопясь, поднималась на крыльцо клиники, мне напомнили о том, к кому же я приехала, то есть не только зачем, но и к кому…

Я увидела и, конечно, сразу узнала Марата и Платона, просто потому что только что видела их обоих по телевизору, но, конечно, увидеть вот так их было неожиданно и они какие-то не такие, как на экране, хотя, кажется, те же. В первое мгновение после удивления, я подумала, надо бы подойти, но вспомнила, что я спешу, а ещё… а ещё вдруг поняла, зачем я здесь.

Вот тут я и посмотрела на третьего, бывшего с ними, я бы обратила на него внимание и просто потому, что в него весьма примечательная внешность: удивительно правильное лицо, оно показалось бы неживым, если бы не очень острый взгляд серых, даже тёмно-серых глаз из-под согласных прямых бровей, его глаза жгли, и я ещё не поняла, какого рода интерес горит на их дне, он меня взволновал, этот огонь, если это тот самый Лиргамир, муж Тани… получается, ей снова достался какой-то необыкновенный мужчина, наделённый не просто красивой внешностью, но внутренним огнём такой силы, которого я ещё не встречала. Наверное, потому я и не была замужем и всерьёз ни с кем не встречалась, что все мужчины, что встречались мне были мелки, тусклы и не вызывали во мне ничего, кроме усталости от их внимания уже на втором-третьем свидании.

И вот такой, прожигающий взгляд, который воспламеняет даже на расстоянии, у того, кто опять принадлежит не мне? И не просто мне не принадлежит, но он её. Опять её, Тани! Это чёртовой Тани Олейник, которая будто появилась на свет отнимать у меня всё лучшее. О Володе я не вспоминала столько же времени, сколько не думала о ней, о Тане. И то, что Володя всё же стал знаменитым, вся эта шумиха и упоминания их имён вместе тоже мало волновали меня, я пережила это, перемолола в своей душе и забыла, и смотрела теперь отстранённо, даже не думая, что несмотря ни на что, они всё же вместе. Хотя это и были немного странные отношения, потому что Таня была замужем, и даже в нынешние времена довольно свободных нравов, даже с модой на эту самую свободу, на эту тему говорили глухо.

Когда же Володя погиб… это было больно. Неожиданно и больно. Я не думала о смерти сама и не думала, что могу в скором времени услышать о смерти кого-то из моих сверстников, там более о смерти Володи. В тот момент, год назад, всё как-то внезапно всколыхнулось, ожило во мне, я даже плакала… Больше того, я пошла на его похороны… И я видела безобразную сцену, которую устроила у гроба бывшая жена Володи, показавшаяся какой-то огромной лохматой вороной набросившейся на ласточку. Когда истошно заплакал его сын, я не смогла этого выдержать и ушла, не дожидаясь окончания церемонии. Проталкиваясь сквозь толпу, я выронила где-то свой букет красных гвоздик, не в силах сдерживать слёзы, и, рыдая, что ни в ком не вызвало удивления, многие плакали в той толпе. Оказалось, во мне ещё много было живого.