– Что ж не купил до сих пор? – фыркнула Аня, удивительно, мне казалось, я смотрю на Альбину, только удивительно похожую на меня, неказистую и толстоватую.

– До сих пор незачем было.

– Да что ты? – скривилась Аня. – Нет уж, папочка, мы в эту страну возвращаться не хотим. Здесь будущего нет.

Меня обдало холодом. Ну как это может говорить ребёнок пионерского возраста, девочка, русская плоть от плоти, как может так думать? Господи, и в этом виноват тоже я, что она уехала отсюда и я, именно я, позволил её матери влить в уши, и, может быть, даже в душу моей дочери эти чудовищные мысли и чувства. Неужели она так и будет расти с этим?

– Ты не права, Аня. Наша страна, а не «эта страна», выстояла и победила во всех бедах, которые сваливались на неё в течение её тысячелетней истории. Выстоит и сейчас. И поднимется великолепнее, чем была. Но только это делают обычные люди, каждый день, когда каждый на своём месте добросовестно делает своё дело.

– Винтиком?

Я вздохнул, ну, она умна не по годам, вот только наслушалась и начиталась чего-то не того…

– От каждого винтика зависит, как работает вся машина. Сломался один, оказался сделанным из гнилья, посыпалось всё, – сказал я.

Аня смотрела на меня то ли с удивлением, то ли размышляя, но и это уже было хорошо, если она начнёт думать, если не будет впитывать как губка вонючий отвар, что производят вокруг неё мать и отчим, может быть, тогда я… Смогу быть хотя бы отцом? Я не смог быть мужем, ничего не создал, но… Во мне блеснула надежда и шевельнулась радость внутри. Саша улыбнулся, радостно сжимая мою руку. И у меня на душе впервые за последние дни стало теплее и легче. Может быть, мне удастся хотя бы это? Во всяком случае, стоит попробовать…

Это было вчера. А сегодня мы были в Парке Культуры, где ребята с восторгом предавались катанию на многочисленных горках, как нормальные дети, как я в своё время, не вспоминали тёплую Португалию, где они жили с матерью и её новым мужем. Мама тоже пошла с нами, прекрасная погода, праздники, всё это способствовало хорошему настроению, и это определённо был один из самых хороших дней за последние месяцы.

И только я так подумал, стоило мне только перестать испытывать постоянно саднение в груди и всё время видеть перед собой их с Лиргамиром объятия, не просто объятия, а ОБЪЯТИЯ, сделавшие их союз действительным для меня, каким до тех пор он не был. Я не верил, и не принимал в расчёт мужа, который сквозь пальцы смотрел на связи своей жены с Книжником и остальными, связи, существовавшие много лет. И вдруг вот это объяснение, просто разорвавшее ткань моей реальности. Получалось он не странный человек, он феномен в каком-то смысле, потому и поступающий так неправильно, что он будто и не от мира сего, ходячий мыслительный центр, за которым колоссальные деньги и власть. До знакомства с ним там, в Чечне, у меня было совершенно определённое представление о нём, как о бессовестном убийце, потом я зачем-то спас ему жизнь, поддавшись нормальному, в общем, человеческому порыву: если можешь помочь, помогаешь, и вот теперь… Теперь я не мог понять ещё, что он такое. Поверить в то, что он может любить Таню больше меня, так, что, действительно, оставил бы её, как сказал? Я не верил, что тот, кто убил уже нескольких человек только, чтобы она осталась с ним, просто уступил бы. И это так обескураживало меня, что я не знал, как мне надо действовать, чтобы вернуть своё…

Только-только я на несколько часов выпустил их из мыслей, как Лиргамир позвонил. Его номер остался в моём телефоне, да я и помнил его, как-то он врезался мне, сам не знаю, почему, и вот он вдруг позвонил именно теперь, когда мы с ребятами и с мамой так славно гуляли в парке. Именно, когда я начал нащупывать какие-то кочки в болоте моей беспросветной жизни, чтобы суметь как-то удержаться в этом мире, как его голос обрушился на меня.

– Валерий Палыч, простите, что я… что звоню вам, но… все остальные не отвечают, а… Тане плохо, – выпалил он, почти крича. – Я не знаю, что делать…

Я сразу переключился с него, с Тани, на дело. Я давно заметил, я переключался в одно мгновение, когда было необходимо стать врачом.

– Что плохо? Что именно? – строго спросил я.

– Она… у неё кровь шла горлом… и теперь она… она упала…

Я обмер.

– Она дышит?

– Да…

Отлегло. Нет. Нет и нет, не будет плохого…

– Она в сознании?

– Что?.. Ну, я… не понимаю… она… ну вроде да… но…

– Пощупайте пульс.

– Пульс… Боже… – проговорил Лиргамир и куда-то делся.

Мне пришлось ждать некоторое время, мама смотрела вопросительно, я покачал головой и отошёл от неё на несколько шагов.

– Я не знаю… я не могу найти этот дурацкий пульс… – ответил, наконец, Лиргамир после паузы.

– Ну, в общем, не важно, если… Марк, езжайте в больницу немедля, где бы вы ни были, я сейчас разыщу всех и сам приеду. Как можно быстрее вы должны попасть в больницу, вы слышите? Возможно, оторвался клапан, возможно, у неё эмболия… В любом случае немедленно в клинику. Каждая минута дорога. Вы слышите? Каждая минута. Не давайте ей отключаться, постарайтесь держать повыше плечи, чтобы ей было легче дышать…

– Ты куда? – изумилась мама, когда я сказал ей, что должен немедленно уйти.

– Мам, я должен. Тяжёлая пациентка…

– Что, ты один в больнице? И потом… там дежурные.

– Моя больная, мам, я должен поехать сейчас же. Встретимся дома.

– Хоть ребятам скажи.

Я посмотрел на детей, да, нельзя уйти, ничего не сказав, и так отношения у нас на волоске, поэтому помаячил им, чтобы подошли. Саша прибежал сразу, обняв за ногу, хороший он мальчишка, ласковый, а Аня, вначале закатила глаза, но всё же тоже подошла.

– Что? Уже домой?

– Нет-нет, вы катайтесь, а мне надо съездить на работу. Я к вечеру приеду.

– Па-ап! В Макдональдс можно? – спросила Аня, а я подумал невольно: «Тебе лучше обходить эти заведения, если ты, как я, вечно будешь со «спасательным кругом» на талии бороться и без Макдональдсов»…

Но вслух я сказал:

– Можно.

– Лерк! Обед дома, а ты какую-то ерунду им разрешаешь… – укоризненно проговорила мама так, чтобы слышал только я.

Я поцеловал их в щёчки и помчался к выходу, трясясь всё больше. В той ситуации, что описал Лиргамир, выжить у Тани шансов так мало, что я… какого чёрта я всё знаю об этом?!

Объяснить, в каком я был сейчас состоянии, невозможно, это была предельная концентрация и отчаяние, бездна которого разверзлась во всей своей чёрной глубине. Когда я увидел первые капли крови на полу, я подумал, что у Тани начались месячные, бывало, что она оставляла такие следы, я шутил ещё над ней не раз по этому поводу, а она, смущаясь, отшучивалась. Поэтому я даже улыбнулся, открывая дверь в ванную, и думал о том, как сейчас скажу, что она наследила…

Во мне сердце просто остановилось, буксуя, когда я увидел её, лежащей на полу. Я, кажется, заорал, ударив кулаком по окровавленной раковине, и она, удивительным образом разбилась, обрушившись на пол с грохотом, а я схватил Таню. Нет, она живая, только дышит она странно, и всё же она открыла глаза.

– Ма-арик… – и улыбнулась, но изо рта вылилось изрядно крови горячей и густой мне на руку, которой я держал её лицо. Она сморщилась с отвращением и вытерла кровь ладонью. – Га-адость… Марик… как хорошо… что ты… а я думала… уже… как я люблю тебя… Господи…

И вдруг сомлела, я почувствовал, что она вся обмякла, будто стекая мне на руки, как вода текла на пол мимо разбитой раковины.

– Нет! Нет… очнись! Очнись! – я затряс её.

Я поднял на руки, и отнёс в ближнюю комнату, положив на диван. И бросился искать телефон, ну ясно, что надо в больницу, но ведь до неё ещё доехать… Никто не ответил, ни Харитонов, ни Владимир Иванович. Никто… Чёрт! Ничего не оставалось, как набрать Вьюгина…

А потом вылетел на двор, крича и не замечая, что на мне из одежды только шерсть на теле, слишком светлая и не слишком густая. О том, что я голый, мне сказал Борис, прибежавший в дом после моих воплей. Я с изумлением посмотрел на себя, довольно жалкое зрелище – голый мужчина, испачканный в крови и со снегом, тающим на голых ногах. Одеваться так долго…