Александр достал букет красных роз. Среди цветов пряталась коробка с кольцом, в цепких платиновых лапках сидел пятикаратный бриллиант, конечно же натуральный. Ее возлюбленный никогда не стал бы делать предложение с искусственно выращенным бриллиантом. Хотя по качеству искусственные бриллианты значительно лучше натуральных.

– Выходи за меня.

Екатерина вздрогнула. Он уперся в нее взглядом.

– Там кто-то есть, – показала она в темноту.

– Да нет там никого!

– Давай поговорим об этом завтра. Я тоже очень устала.

– Кать, если не хочешь выходить за меня, так и скажи.

– Не за тебя выходить, а объединиться в семью. Отвези меня, пожалуйста, домой.

Всю дорогу Александр обижался, что очень не шло к его половинчатой внешности. Карие глаза опасно сузились, губы налились кровью и стали похожи на перезревшие сливы.

Женщина клевала носом, мужчина таращился в ночь. Вдоль внешней дороги Калининграда парили фонари, их свет протыкал черноту. Когда-то эта дорога шла по земле, и вдоль нее так же стояли столбы. Столбы с повешенными фашистами советскими солдатами. А еще раньше, во времена крестоносцев, там были кресты с распятыми неверными. Но о тех далеких днях никто не помнил и уже точно не знал, были ли они на самом деле или это чья-то выдумка.

Александр не понимал, почему эта красивая женщина не хочет объединиться с ним в семью. Долго он будет за ней гоняться?

Он резко затормозил, Екатерина чуть не ударилась головой о торпеду.

– Что случилось?

– Ворона.

– Снова ворона, – сквозь сон пробормотала она.

Екатерина трансформировала сидение в лежачее положение, поверхность из полимерной кожи приняла форму ее тела. Женщина крепко уснула.

Встать – суд идет

На улице дико парило – Екатерине казалось, что она сосет воздух через коктейльную трубочку. Но в зале суда, где работали кондиционеры, можно было дышать. Рядом с Екатериной сидели дети. Их взгляды были полны надежды на справедливость, на то, что приемные родительницы будут наказаны, а Эльза отомщена. По крайней мере, так казалось обвинительнице.

Игорь держал в руках резиновую игрушку – мама-львица облизывала львенка. Мальчик то и дело сжимал ее. Львы издавали жалостливый писк. Николай ударил Игоря по руке.

– Сиди спокойно!

Игорь поднял глаза на Николая. Они смотрели друг на друга с ненавистью. Злость поползла, зажигаясь и в других детских лицах. Все дети стали похожи, объединенные общим чувством неприятия, непонимания большого мира.

Екатерина заметила, что судья подала знак Николаю, и это был не официальный, а личный жест. Она удивилась. Николай отвернулся от Игоря. Напряжение спало. Екатерина внимательно посмотрела на Николая, перевела взгляд на Игоря. Тело Игоря сложилось в послушную позу.

Медленный воздух провинциального города научил Игоря размышлять и облекать мысли в ритмичные формы. Для поэзии нужен покой, и никто кроме Николая не мешал ему. Другие дети относились к его призванию с уважением и частенько выполняли за него грязную работу. Валентина покупала Игорю старинные книги со стихами. Сергей оформлял поэмы сына в самиздатовские брошюры и носил в редакции, не переставая удивляться черствости их работниц. В общем, все складывалось для Игоря хорошо, если бы не появление Николая, который смеялся над ним, над его стихами и делал это так убедительно, что и другие дети заражались его гневной веселостью. В прошлую пятницу случился детский бунт. Игорю пришлось самому чистить отхожее место. Но и этого унижения было мало. Николай перемазал фекалиями ручку дезинфицирующей щетки и спрятал антибактериальные перчатки. И зачем только Николай пришел из Питера? Николай был обаятелен, нравился девочкам, даже Валентина начинала смеяться, когда тот дурачился. Изо рта Николая часто пахло перегаром, его кожа была чуть воспаленная, будто вспаханная бессонной ночью, глаза с красными прожилками, но при этом в нем была сила, хамская сила. Никогда осторожный и аккуратный Игорь не зажигал самолично, без опоры на выверенные слова, такой радости в людях. Почему у Игоря нет такой жажды жизни? Почему Николай никогда не плачет, не сидит, мечтательно уставившись в окно, а постоянно что-то прикручивает, отрывает, кому-то улыбается и тут же грубит. Последней каплей было предательство Эльзы. Три дня назад Игорь увидел счастье и в ее умных глазах. Этот блудливый, ограниченный выродок всегда впереди, хоть на шаг, на один-единственный шаг, но впереди!

Судья громко откашлялась. Зал окунулся в тишину. В воздухе повисла многозначительность.

– Судом присяжных и моей волей решение суда вынесено! Валентина и Сергей Бирюзовые лишаются опекунских прав над семнадцатью несовершеннолетними детьми и отправляются на пять лет в тюрьму строгого режима, – произнесла судья стеклянным голосом.

Екатерина еле сдержала крик. Игорь уставился на раскачивающуюся в ее ухе золотую серьгу. Обвинительница вскочила. Такого мягкого приговора она никак не ожидала. Судья стукнула деревянным молоточком, пресекая какие-либо возражения. Екатерина боялась посмотреть на детей. Сердце билось тараном об грудную клетку. «А что будет с ними? Где теперь они будут жить? Ведь их не оставят одних в доме бывших родительниц?» – пронеслось в голове Екатерины.

Плач толкнул ее в спину. Плакала девочка Женя, пробывшая в интернате совсем недолго, но уже успевшая привязаться к ребятам, к Эльзе. Женя укоризненно посмотрела на Екатерину, женщина опустила глаза. До этого Екатерина точно знала, что поступает правильно, но теперь она ничего не понимала, сомнения и дурные предчувствия раздирали ее…

Екатерина бросилась к судье. Та поднялась.

– Ваша честь, разрешите мне переночевать эту ночь с детьми. Завтра из Москвы приедет профессиональная няня.

Екатерина хотела было привести еще веские доводы, но судья кивнула и стремительно покинула зал.

Дом детства

Екатерина вошла в спальню приемных родительниц. Комната была маленькая и уютная, как спальня Катиной бабушки. Такие же шелковые шторы и мягкое покрывало, такое же скопление старинных безделушек – электронные часы, фигурка танцовщицы, железная лампа с гнущейся шеей, свечка с замурованными ракушками… Екатерина закрыла глаза, всплыли картинки из детства.

Спальня бабушки походила на купе поезда прошлого столетия. В комнате витал аромат шоколада, смешанный с едва уловимым запахом хлорки. На полке возле кровати стояла картонная коробка с конфетами. Бабушка покупала конфеты в старинной кондитерской на улице Воровского. Она признавала только один сорт конфет со смешным названием «Мишка косолапый».

Наталья – бабушка Екатерины любила говорить, глядя на дочку и внучку: «Как матрешки, одна вышла из другой!» – а потом начинала хохотать, раскачивая свое большое душистое тело.

Бабушка была противоречива, одарена фантазией, она придумывала свою жизнь, и каким-то чудесным образом все складывалось именно так, как того хотела эта властная женщина. Несмотря на позорный белый цвет кожи, Наталья была богата и уважаема. Все, что она делала, было ярко, чрезмерно, она жила настоящим и никогда не разрешала себе подолгу задумываться о прошлом. Минувшее имело право шептать, но не говорить в полный голос. Она не захотела апгрейдить свои интеллектуальные способности, дополнительного чипа памяти у нее не было, только собственные, выгоревшие от времени воспоминания.

Бабушка с детства приучила внучку к мысли, что в любом возрасте есть свои радости. Не надо торопить детство, требуя юности, и страшиться старости, проклиная болезни и немощь. Всегда можно получать от жизни наслаждение, только надо понять возраст. Когда Кате исполнилось десять, бабушка погибла в автокатастрофе. Катя горько плакала. Она была бабушкиной дочкой, со строгой и сухой матерью она никогда не могла найти общий язык. Видимо предчувствуя свой конец, бабушка сделала для внучки запись-инсталляцию, в которой утверждала, что после смерти вся ее энергия перейдет Катеньке. И Кате ничего не осталось, как поверить, что вся бабушкина энергия перешла к ней.