– Знаете, Катя, вы – настоящая, слушайте только себя, хотя… Хотя, наверное, вы и без меня это умеете. За детей всегда повинны мы, взрослые. Кто-то из них может справиться с несправедливостью, кто-то нет. У кого-то есть врожденная или приобретенная разумность, а кто-то учится ей. А пока ожесточается и совершает уродливые поступки. Хорошо, когда рядом есть человек, готовый помочь, правильно объяснить. Я сейчас скажу вам нечто циничное, только вы правильно поймите меня. В этих детях есть изъян. Им кажется, что каждый взрослый человек виновен в их горе. Они жестоки, но совсем по-другому, чем дети с родительницами. Оставленные дети – потребительницы, изощренные, шантажирующие общество сиротством. Прежде всего, брошенных детей необходимо научить доверять взрослым, а потом уже и ответственности за собственную судьбу. С каждой из нас случается что-то неотвратимое, что формирует характер. Но каждой выпадает только то, с чем он может и должен справиться… Вы не задумывались, что будет с Сашей? Как он сможет остаться мужчиной после увиденного? Вам надо быть с ним осторожной.

– Да при чем тут Саша! – возмутилась Екатерина, ей стало обидно. Вместо заслуженной жалости ее же заставляют заботиться о мужчине.

– Потому что он мужчина. Они слабее.

– Почему я должна взваливать всю тяжесть на себя?!

Воспитательница дотронулась до плеча Екатерины.

– Давайте вернемся к нашим детям.

Валентина сделала паузу, пережидая приступ ревматической боли.

– Хорошо.

– Катя, вы должны помочь мне, – Екатерина едва слышала голос Валентины. – Пожалуйста, позаботьтесь о Коле. Он необычный подросток. Как вам это объяснить, чтобы вы не подумали, что я свихнувшаяся мамаша… В нем есть сила! Но силу нужно уметь контролировать…

– А как же Эльза?

– Эльза – совсем другой человек… Дурацкие таблетки не помогают! – от резкой боли Валентина закрыла глаза. – У Эльзы счастливый характер – она умеет прощать себя и других. Вы что-нибудь знаете об ее прошлом?

– Нет, – и Екатерина покраснела, будто ее уличили в нерадивости.

– У Эльзы была нормальная жизнь, пока отец не бросил ее мать.

– Ее мать наркоманка?

– Да. Мать Эльзы употребляла герозмин.* Долгое время втайне ото всех, кроме дочери, конечно. Хозяйством занималась девочка, которая была последней связующей нитью матери с окружающим миром. Мать на Эльзу не кричала, не дралась. Просто все время находилась под дурманом. А девочка потихоньку продавала старые вещи, оставшиеся от прежней жизни. До развода ее мама занимала высокий пост. Она работала над дизайном грузолетов. После расставания с мужем, то есть с брачным партнером с ней случилась депрессия, череда неудачных романов, одиночество. Кто-то ей предложил наркотик. Женщина попробовала и втянулась. В один прекрасный день зажиток кончился, и Эльза, испугавшись, сбежала. Ее нашли и хотели вернуть матери, но в дело случайно вмешались мы с Сергеем. В то время мы обнаружили детский рынок. Мы расследовали дела других неблагополучных детей, но наткнулась и на Эльзино дело. Пока девочка пропадала, у матери не было средств на наркотики, и она договорилась с торговцем детьми, что продаст дочь за шесть тысяч рублей.

* ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА: Герозмин появился вслед за героином, употребляя его, человек испытывал ни с чем несравнимое удовольствие. Здоровье наркоманки разрушалось чуть медленнее. Но последствия использования наркотика могли сказаться через поколения, если употреблявшая выживала и обзаводилась потомством.

– Куда продаст?

– В Швейцарию. Там бы Эльза оказывала сексуальные услуги. Всего года два-три, пока оставалась ходовым, неизношенным товаром. Ну а потом ее истраченное тело продали бы на органы.

– Цена за жизнь девочки – шесть тысяч? Столько стоит моя сумка.

– Разве есть такие дорогие сумки?

– Да.

– Она еще и сына договорилась пристроить. Мальчики дешевле, пять тысяч за штуку. Я всю жизнь хотела ребенка. Но Бог мне так и не дал его. А матери Эльзы подарил двоих.

– Зачем?

– Пути господни…

– Неисповедимы. Идиотство какое-то! В голове не укладывается!

– Мы ответственны за эти несложившиеся жизни. В конце концов, мы все дети Божии, – Валентина почти прокричала от боли.

Екатерина удивленно посмотрела на нее.

– Все десять миллиардов? Что же вы такое говорите? Как же вам не надоело смирение? Смирение! Тут земля носит таких негодяек! Откуда они берутся? Как родятся? Как смерти не боятся? Ведь сдохнут, точно сдохнут и отправятся в тартарары. И ответят, за все ответят! Сволочи, изверги, душегубки!

– Ее мать не была негодяйкой! Она потерялась. К тому же об усопших или ничего, или хорошо. Она сгорела в доме вместе с сыном. Вы – борчиха, я – воспитательница! Каждый обязан прожить свою судьбу.

Екатерина долго расхаживала по комнате, отстукивая каблуками последние минуты их свидания. Она чувствовала, как у нее поднимается температура, хотелось сорвать одежду. Екатерина обняла воспитательницу за плечи, ей вздумалось поцеловать лоб Валентины и она поддалась порыву.

– Как будто уже умерла, – улыбаясь, прошептала Валентина.

– Простите.

– В вас непосредственность обаятельных людей.

Уже в коридоре Екатерину догнал охранник и почему-то пожал руку. У молодого человека была дурацкая мина, как у спаниеля, спрятавшего хозяйские тапки. Екатерина внимательно на него посмотрела – то ли он что-то видел накануне, то ли подслушал их разговор с Валентиной. Она ничего не понимала, от всего устала.

Вызванное тюремщиком такси подняло осенние листья, на мгновение они застыли над землей. Ветер, врывающийся в окно везделета, подхватывал волосы Екатерины, и они развевались белыми змеями.

– Господи, как же хорошо! – почему-то сказала Екатерина.

– Что, простите? – обернулся к ней робот-водитель.

– Да хо-ро-шо почему-то!

– Да, погода отличная, – подтвердил водитель.

Сверху Екатерина посмотрела на место, где произошло их с Сашей несчастье. Место показалось маленьким и бессмысленным, будто беда случилась не с ней, а с чужим, безразличным человеком.

Екатерина закрыла окно, змеи беспорядочно улеглись на плечи. В животе урчало. Она вспомнила, что почти сутки не ела, и велела везти ее в деликатесную лавку.

Валентина следила за удаляющимся такси, улыбалась, и мучительная боль в суставах на время отступала.

Николай смотрел в светящееся окно Екатерины. А вокруг грозилась ночь, холод ежился на коже, дыхание стекленело и повисало ватными клубами. Он все спрашивал себя, о чем может думать эта женщина? Чувства, которые он испытывал к ней, не имели ничего общего с той нежностью, с какой он относился к Эльзе. Та надломленная девочка была его первой любовью. За нее он содрал бы кожу, срезал мясо, вытянул жилы и сварил похлебку, чтобы накормить всех голодных чертей, только бы от нее отстали.

Где-то каркнула ворона – может быть Лукреция, а может быть другая, чужая, насмешливая вещунья. Страх и соблазн укололи сердце. Екатерина влекла, внушала запретные чувства, крала молодые ночи. Уже несколько дней Николай ощущал себя уставшим и каждый вечер выпивал пол-литра настойки, чтобы хоть как-то сомкнуть глаза, сдержать сном похоть и не быть вялым, безвольным от нее весь следующий день. Но наутро он опять испытывал желание.

Молодой человек продолжал следить за Екатериной – под шелковым халатом угадывалось спелое тело. Движения женщины были целеустремленны и сосредоточенны, никакой тебе нерешительности юной девушки, которая еще не поняла себя. Нет, эта знала, чего хочет и как добиться желаемого. Она все сметет на своем пути, если чего-то по-настоящему захочет. Как с такой совладать?

Екатерина как следует накачалась сотерном, кусок фуагра так и остался нетронутым. Сверяя факты, выуживая мелочи и отсекая очевидное, адвокатесса пришла к неутешительному выводу – детское дело она вела безответственно. Тщательнейшим образом Екатерина разрабатывала уже завершенный процесс.