— Будь по-вашему, — сказал гость и вдруг, ринувшись к двери, рывком распахнул ее.

— Ты что? — позеленел Каримбай. — Там женская половина.

— Какая оплошность, — тяжело дышал гость, — если меня видели или слышали — все пропало.

— Успокойся, — сказал Каримбай. — Я же тебе сказал: в доме никого нет, кроме жены. А она еще маленькая, чтобы мужскими делами интересоваться.

Он проводил гостя и, вернувшись, сам приоткрыл дверь на женскую половину и долго прислушивался. По длинному его лицу блуждала улыбка.

— Спит, — сказал он шепотом. — Ну, ничего, я тебя разбужу, моя горлинка...

«У меня нет доказательств, — повторил про себя комиссар Тулкун Исмаилов. — Хорошо. У меня будут доказательства, командир».

Отряд располагался в андижанской крепости. Готовились к новым походам: чинили амуницию, чистили оружие, пополнение обучалось стрельбе. Ясным спокойным утром Исмаилов сидел в штабе, просматривая почту, и вдруг увидел вдалеке Кара Сакала. Ординарец шел по аллее, сутулясь, глядя под ноги. В мгновение ока Исмаилов очутился у аллеи и положил у кустов маленький бельгийский пистолет. В отряде существовал строжайший приказ: докладывать лично командиру или комиссару о найденном оружии. Скроет пистолет, рассудил Исмаилов, значит, утаит и кое-что поважнее.

Он едва успел пробежать глазами адрес на пакете, как, постучавшись, вошел Кара Сакал. Ординарец был возбужден, но Исмаилов сделал вид, что не замечает этого.

— Вот, — тяжело выдохнул Кара Сакал, — нашел на дороге. Заграничный. Не наш. Кто мог потерять такой?

Исмаилов долго вертел пистолет, словно видел впервые.

— Спасибо, — произнес он наконец. — Постараемся узнать, кто такие игрушки теряет. — Ему стало неловко перед ординарцем. Прямо в лицо ему смотрел Кара Сакал, и столько преданности и искренности было в его единственном, широко раскрытом глазе, что Исмаилов готов был упрекнуть себя и за свои сомнения, и за этот неумный ход с пистолетом. — Благодарю за службу, — повторил он.

Но червь сомнения все-таки точил душу комиссара.

— Послушай, Кара Сакал, — остановил он бойца. — Я все думаю, нельзя ли тебе помочь, чтобы глаз у тебя не щурился? Отчего это?

— Не знаешь, что бедняка кривым делает? — усмехнулся Кара Сакал. — Нужда да заботы. А еще говорят в народе — если твой сосед кривой, то и ты прищурь глаз.

— Ладно, — сказал Исмаилов, — можешь идти.

Не понравилась ему поговорка, которую привел Кара Сакал. Чем-то рабским пахло от нее. Стоя на крыльце, он, благодаря своему росту, долго еще видел ординарца. А тот у самого края аллеи столкнулся лицом к лицу с Юнусом из третьего взвода.

— Вы читать умеете? — спросил доверительно Юнус. — Тогда держите. — И он протянул Кара Сакалу смятую бумажку.

Кара Сакал быстро пробежал неровные строки. Даже левый глаз его приоткрылся.

— Ерунда какая-то, — сказал он, наконец. — Откуда это у тебя?

— Мальчишка какой-то сунул. Пыльный, чумазый. Я уж хотел было командиру показать, да вот вас встретил.

— Чудак ты, — улыбнулся Кара Сакал. — К командиру со всякой чепухой не ходят. Подшутили над тобой, парень, а ты — товарища Алексеева беспокоить вздумал.

Юнус смутился.

— Правда ваша, — произнес он. Отошел и все-таки оглянулся. — Только вы командиру покажите эту бумажку. Пусть посмеется. Но все равно — покажите.

— Я как раз к нему иду, — ответил Кара Сакал. — Посмеемся с ним вместе.

Он и в самом деле весь этот день был на глазах у Алексеева. Даже спать улегся на террасе командирского дома. У самой двери.

А ночь принесла новую беду. Басмачи разгромили оружейный склад. Охрана была снята без единого выстрела: всем часовым одновременно всадили в спину кинжалы. Начальник караула исчез.

Как это могло случиться? Алексеев и Исмаилов окончательно потеряли покой. Сомнений не оставалось: в отряде орудует ловко замаскировавшийся враг. Но кто, кто? Вопрос этот не давал покоя командиру и комиссару. Ни о чем другом они думать не могли, и когда часовой доложил Алексееву, что его дожидается девушка-узбечка по очень важному, как она говорит, делу, командир недовольно поморщился:

— Отведите ее к моей жене. Ольга Васильевна лучше меня разбирается в ее важных делах.

— Вас требует, — повторил часовой. — Ни с кем другим даже говорить не желает.

— Ладно, — кивнул головой Алексеев. — Зови.

Она вошла в кабинет, прикрывая лицо, невысокая, тоненькая. Только смуглая маленькая рука выглядывала из-под паранджи.

— Вы командир? — спросила женщина.

Алексеев кивнул. Тогда она торопливо заговорила, а Исмаилов так же быстро начал переводить:

— Меня зовут Шарафат. Мой муж связан с басмачами.

— А кто ваш муж? — спросил Алексеев.

— Каримбай. Богатый человек. Весь кишлак Писта-мазар в петле держит. — Она помолчала. — Только меня ему удержать не удалось. Больше я к нему не пойду. С вами буду. С красными.

— Вот как? — сказал Алексеев. — Значит, воевать решила.

— Да, — ответила женщина. — Вы не бойтесь: я вам пригожусь. — И столько решимости было в ее голосе, что Алексеев с искренним уважением посмотрел на маленькую, закутанную в широкие одежды, фигурку.

— Вот ведь, не побоялась от мужа уйти, да еще — к большевикам, — произнес он вслух.

— Я раньше пришла бы, — сказала Шарафат, — да нельзя было. Всю ночь Каримбай не спал. То и дело басмачи прибегали к нему. А вчера приходил один даже от вас.

Командир и комиссар переглянулись.

— Говори, говори, — велел Алексеев.

— О каком-то оружии вели речь, — уже смелее продолжала Шарафат. — Что-то о русском кладбище вспоминали. Жалко, я всего не расслышала. Этот, что пришел от вас, как рванулся к двери, я едва отбежать успела и под одеяло спрятаться.

— Какой он, не помнишь? — торопливо спросил Алексеев.

Шарафат покачала головой:

— Он лицо все время чалмой закрывал. Видела, что заросший. Да мало ли таких? — Она искренне сокрушалась. — Ничего после него не осталось, только вот это. Я утром нашла. Каримбай не курит, значит — тот оставил. Больше некому. — И она положила на стол несколько недокуренных, обмусоленных самокруток. Алексеев внимательно осмотрел их.

— Наш табак и газета наша, — сказал он.

— Только кто курил? — спросил Исмаилов.

— Узнаем, — откликнулся командир.

Шарафат чуть не плакала:

— Ничего больше не было. Я уже все обыскала.

— Молодец, — успокоил ее Алексеев. — Не твоя вина, а наша. А это, — он пошевелил окурки, — ты не зря подобрала. Честное слово, — сказал он с восхищением, — ты — настоящая разведчица.

— Я еще и записку вам послала, — продолжала Шарафат. — Как уж умела, нацарапала. Думала — поймете. А вы, наверное, не поняли...

— Какую записку? — перебил ее Исмаилов.

— О том, что у вас оружие может пропасть. Мальчик отнес, вернулся, говорит: отдал красноармейцу. Даже имя у него спросил, как я велела. Вот: Юнусу записку отдал. Я хорошо запомнила.

В комнате наступила тишина. Командир и комиссар переглянулись.

— Ладно, — сказал, наконец, Алексеев. — Сейчас тебя проводят к моей жене. Зовут ее Ольга Васильевна.

— Ольга Васильевна, — неуверенно повторила Шарафат.

— Она тебя устроит как надо. Отдохни. А услугу ты нам оказала огромную. Большое спасибо тебе от Красной Армии. — И он пожал маленькую смуглую руку.

— Не щурил ли, случайно, ее гость левый глаз? — спросил Исмаилов.

— Может и так, — задумчиво ответил Алексеев, разглядывая пожелтевшие, ссохшиеся окурки. — Вот что, — решительно сказал он, — давай-ка их обоих сюда. — И, приоткрыв дверь, велел дежурному красноармейцу: