Приведу несколько фрагментов из одной публикации, помещенной в газете «Советская Белоруссия»:

«Однажды Дмитрию Жилуновичу было поручено провести собрание молодежи. Когда оно подходило к концу, нагрянули жандармы. Жилунович попытался со своими товарищами устроить круговую оборону, но безуспешно. Жандармы свалили его с ног, начали бить. Полуживого Дмитрия подобрал сосед, привез к отцу. Дома его еле отходили. Но никакие репрессии не смогли сломить волю этого человека. Дмитрий Жилунович все активнее включается в работу Копыльской социал-демократической группы.

В трудные годы реакции Дмитрий Жилунович собирал деньги для поддержки пролетарской газеты, за что не раз подвергался репрессиям.

В 1912 году «Правда» опубликовала его стихи. Лирический герой стихотворения «Песня кузнеца» — фабричный рабочий — оптимистически смотрит на свое будущее, призывает к активной борьбе:

Посмотри на мой горн,

                               как пыхтит,

Будто кузница жаром облита!

Разлетаются искры сердито,

И железо с угрозой шумит!

Наковальню стальную свою

Приготовил давно

                       под удары,

Из железа — смягчилось

                       от жара —

Острый меч для себя я кую.

Став на революционный путь, Дмитрий Федорович был верен ему до конца своей жизни».

Подобные слова в те годы, когда делалась упорная попытка Брежнева и его сторонников возвратиться к сталинизму, не могли пройти гладко среди проворных историков и их покрывателей.

Против меня развернулась травля в печати, на официальных семинарах и активах. Под напором этих сил парткомиссия при ЦК КПБ состряпала дело о моем непартийном отношении к национальной политике и ревизии деятельности Компартии Белоруссии в этом вопросе. Мне приписывались белорусский национализм, аполитичность, неумение анализировать исторические факты и явления, отход от марксизма-ленинизма и Бог знает что еще. Ясно, что при подобной формулировке можно было ждать только суровых мер наказания.

И они последовали. Правда, своеобразным образом. Бюро ЦК КПБ осудило мои предложения реабилитировать Дмитрия Жилуновича и поддержало в основном выводы парткомиссии «о невозможности дальнейшей работы тов. Якутова В. Д. в Институте истории паотии при ЦК КПБ».

П. М. Машеров сказал на том заседании:

— Данный вопрос очень сложен и в настоящей ситуации его разбирать в полной мере нецелесообразно. А этот партизан (то есть, я.— В. Я.) тоже не во всем разобрался до конца. Вообще дальнейшие дискуссии по национальному вопросу проводить не будем.

Да и кто мог проводить дискуссию после интервенции Советского Союза и других его сателлитов по Варшавскому договору в Чехословакию. Только сейчас можно в какой-то мере оценить ту половинчатость решения, которое вынесло бюро. Суть вопроса оставалась на прежнем месте, Жилунович не был реабилитирован,— это с одной стороны. Но и я, как автор и инициатор данного вопроса, не подвергся суровому партийному наказанию, а Истпарт меня мало соблазнял. Как говорится, и на том спасибо.. По неписаному закону ортодоксальной партбюрократии меня около трех лет не стали публиковать газеты и журналы, а позже был вынужден уйти в другое, более демократичное место работы — в Академию наук БССР. Что же касается личной роли Петра Мироновича, то больше он сделать не мог. Ведь надо было учитывать общую ситуацию в стране, когда был взят резкий крен на подавление свободы и всякие демократично-национальные намеки воспринимались в Кремле как злейшая и вредная крамола. К тому же, ведущие обществоведы Белоруссии еще мерили ход исторических явлений аршином «Краткого курса истории ВКП(б)». Этим же страдали и идеологические работники партийного аппарата. Над ними давлел груз сталинизма, а многие не очень и хотели от него избавляться. Будучи трезвым реалистом, Машеров умел принимать компромиссные решения и в малом и в большом. В этом, наверное, и заключается мудрость политика высокой пробы. Большего сделать он тогда не мог.

II

Весьма любопытна и поучительна роль П. М. Машерова в улучшении взаимопониманий между Кубой и СССР. В последние годы своего правления Брежнев довел наши связи с Кубой к самой критической точке кипения Собственно, его царствование и внутри своего государства привело к развалу народного хозяйства, падению жизненного уровня народа, снижению активности всex слоев населения. Повсеместно стали процветать самовосхваление и приписки, всесилие административного аппарата и подхалимаж, коррупция и взяточничество, беззаконие и карьеризм, пьянство и общая расхлябанность. Страну окутал мрак и всеобщее безразличие. Первое лицо Советского Союза и КПСС было лишь номинально первым лицом. Его никто не стал уже уважать и ценить. Неудивительно, что резкий и прямой Фидель Кастро неоднократно, мягко говоря, негативно высказывался в адрес Генсека. В одном из выступлений Фидель Кастро с горечью заявил, что от престарелого Брежнева и его команды — стариков в Политбюро ЦК КПСС — трудно ожидать чего-либо путного. Сразу же после этого личные контакты между лидерами двух государств и партий прекратились. Более того, появилась трещина с другими странами, поддерживающими социалистическую ориентацию. Вообще, Леонид Ильич Брежнев был мастак создавать напряженность и кризисные ситуации между социалистическими государствами. На его совести — позорное вторжение в Чехословакию, осложнение ситуации в Польше, Венгрии, Китае и других странах.

Что касается Кубы, то сюда был направлен кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС П. М. Машеров, который являлся символом героизма и честности не только в партии, но и среди всего советского народа. К тому же, по возрасту он был значительно моложе ведущих кремлевских заправил и обладал неординарным мышлением, во многом отличавшимся от своих старших коллег. Это знал Фидель Кастро, как и то, что Машеров в самые тяжелые годы фашистского нашествия, не опустив руки, проявил завидную личную отвагу. Фидель Кастро, будучи сам не робкого десятка, высоко ценит эти качества, очень уважает таких людей. Он, бывая в нашей стране, всегда изъявлял желание встретиться с Петром Мироновичем.

— Включите поездку к Машерову! — требовательно велел Фидель составителям расписания его нахождения в СССР.— Обязательно!

Следует подчеркнуть, что подобные вспышки симпатии кубинского лидера к Машерову воспринимались в Кремле холодно. Однако настойчивость Ф. Кастро иногда давала результаты, и он оказывался в Белоруссии. Здесь особенно изумляли его стойкость и героизм белорусское народа в борьбе с гитлеризмом. При первой же встрече с Машеровым кубинский руководитель высоко оценил вклад нашего государства в разгром фашистской Германии.

— Советский Союз спас человечество от страшного зла,— говорил Фидель Машерову и добавлял:— Я склоняю голову перед героизмом советского народа и вашим личным.

Петр Миронович смущенно отвечал:

— Мой личный вклад на фоне всенародной борьбы против фашизма составляет маленькую каплю.

Фидель, улыбнувшись, подметил:

— Такие капли подобны источникам, излучающим свет. Они, как пылающая звезда на небосклоне, указывают путь другим.

Желая быстрее перевести разговор на другое, Машеров уточнил:

— У нас подобных светил было и есть в предостаточном количестве.

Фидель, крепко обняв Машерова, громко произнес:

— В этом наша сила.

Петр Миронович в знак согласия лишь кивнул головой.

Машины по просьбе Фиделя шли медленно, а он внимательно смотрел на леса, деревни, новые строения. Его особенно удивляло множество машин на полях, колхозных дворах и дорогах.

— При таком количестве техники вам, наверное, удастся быстро решить хлебную проблему? — спросил Кастро.

— Одни машины дело не решают, дорогой Фидель,— грустно произнес Машеров,— они — важный фактор, но не основной.