— Ясно,— сказал недовольный Машеров и задал вопрос: — А как поступим, если наши новоиспеченные комсомольцы пойдут, а они пойдут, венчаться в костелы. Ведь сей торжественный акт происходит прилюдно и запоминается надолго.
— Отнесем к недостаткам идеологической и политмассовой работы среди комсомольцев.
— Чьих недостатков?
— Не станем уточнять, товарищ Машеров. Это уже детали. Кстати, за них отвечает секретарь по пропаганде. Мы найдем с ним формы разъяснения или уточнения в подобных ситуациях. Сейчас важно одно — выполнить указание товарища Сталина. Оно же весьма конкретно и зримо, а именно: каждому колхозу — комсомольскую ячейку.
Там, где упоминалось имя вождя, никто не имел права перечить даже в деталях. Более того, следовало,— веришь, не веришь,— хвалить любую его идею и заверять, что сделаешь все возможное для ее выполнения. Но 3 марта 1953 года случилось то, что должно было случиться — умер Сталин. Его смерть, как теперь уже известно, загадочная смерть, потрясла весь мир, не говоря о Советском Союзе. Сам по себе уход из жизни старца является закономерным явлением, но смерть тирана, за плечами которого стояла целая империя зла и насилия, влекла за собой непредсказуемые последствия.
Что будет дальше? По какому пути пойдет страна? Кто станет во главе партии и государства? Эти и другие вопросы задавал тогда каждый человек.
Вполне естественно, что возникли они и у Петра Мироновича. Ему исполнилось тогда тридцать четыре года, более двадцати из которых приходилось на сталинскую эпоху. Как и большинство партийцев, Машеров был беспредельно предан идеалам Октябрьской революции и социализма и, разумеется, всем теоретическим выкладкам Владимира Ильича Ленина. Петр Миронович, мягко говоря, не понимал и не разделял политику экономического ограбления села, беззакония и репрессий, унижения и попрания многих свобод личности. Он не понимал, почему следует ссылать в Сибирь лучших крестьян, чьим трудом были созданы все блага Белоруссии и которые фактически кормили рабочий класс. Еще более вызывал недоумение процесс коллективизации в Западной Белоруссии. Людей запугивали, сажали в тюрьмы, давили налогом лишь за то, что они не решались расстаться со своей землей, лошадью и другим хозяйством, нажитым тяжелым трудом. В отдельных районах местные партийные и советские органы, стараясь угодить Минску, учиняли форменный террор над непослушными крестьянами. Их десятками вызывали в районные центры, запирали в подвалы или другие холодные и темные помещения и держали там сутками, неделями, выбивая согласие подать заявление в колхоз. Изощренной идеологической и психологической обработке подвергались женщины и старики. Машеров стал однажды невольным свидетелем отвратительной сцены. На сельском собрании он делал доклад о текущем моменте. Как водится, после доклада посыпалась куча вопросов, большая часть которых были о сути коллективизации. Он, как всегда, отвечал, в чем был уверен, а именно: колхозы являются единственным и правильным путем для улучшения общего экономического положения страны и для блага самих крестьян.
Неожиданно один пожилой крестьянин бросил колючую реплику:
— От этих благ скоро и ноги протянем…
Не дав закончить старику, из-за стола вскочил кто-то из местного актива и неистово заорал:
— Мы тебя, старый подпевала кулаков, сотрем в мякину, вытурим к черту на кулички!
Машерову стоило большого труда усадить не в меру рьяного райкомовца и хоть в какой-то мере успокоить аудиторию. Однако настроение и тональность собрания уже не могли войти в нужное, спокойное русло. Крестьяне нервничали, перешептывались и явно не хотели оставаться больше в помещении. Пришлось собрание закрыть.
— Зачем вы бросаетесь необдуманными, по сути дела авантюристическими словами? — с горечью спросил Машеров у представителя райкома. Последний сам перешел в наступление:
— А как иначе с кулаками и подкулачниками прикажете поступать, Петр Миронович?
— Во-первых, я никогда в моем нынешнем положении не приказываю,— спокойно объяснил Машеров.— А во-вторых, никогда еще грубость и бестактность не помогли хорошему делу. К тому же вообще не этично повышать голос на старого человека.
— Не целовать же его, Петр Миронович,— держал прежнюю позу райкомовский чиновник.— Нашелся пуп земли…
— До вас, товарищ, не доходит элементарная человеческая вежливость,— вздохнул Машеров — Придется говорить на эту тему в Минске.
Как ни странно, но грубиян и скандалист оказался в роли пострадавшего. Не успел первый секретарь возвратиться в столицу республики, как на него уже была написана кляуза самому Цанаве. Где-то в половине рабочего дня в кабинете Машерова появился юркий подполковник ведомства внутренних дел и с ухмылкой процедил сквозь зубы:
— Вас желает видеть сам шеф.
— Кто именно? — попросил уточнить Машеров.
Подполковник, ничего не говоря, положил на стол конверт и тут же удалился. Петр Миронович с удивлением взял конверт. Он был чистым и не заклеенным. Внутри находилась маленькая прямоугольная синего цвета карточка, на которой значилось: «Тов. Машерову. Вы должны явиться в Министерство внутренних дел БССР». Дальше указывалось время, число и кабинет.
Вполне понятно, что Петр Миронович сразу же доложил о повестке первому секретарю ЦК КП (б) Б.
— Следует сходить,— посоветовал Патоличев и в свою очередь спросил: — А что Цанаву интересует?
— Ума не приложу, Николай Семенович,— ответил Машеров.— Может, кто из секретарей обкомов или горкомов оплошал. Одним словом, не знаю.
— После того, как состоится встреча, зайди сразу ко мне,— попросил Патоличев.
Но этого делать не пришлось, ибо Машерова никто в МВД республики не принял. Цанаву срочно вызвал к себе Берия в Москву. Заместители министра, пожимая плечами, молчали. Лишь через три недели Машерову доверительно сообщили по телефону, чтобы он больше не встревал в разговоры, когда идет речь о классовых врагах социализма — кулаках и подкулачниках.
— На вас, Петр Миронович, по сему поводу есть сигнал из района, учтите,— понизив голос, предупредил звонивший.
Машерову все стало ясно. У него и до этого имелись серьезные разговоры и перепалки с ведомством Цанавы. Резидент Берии в Белоруссии, не признавая и не подчиняясь никому, творил произвол, беззаконие и насилие. Он мог без суда и следствия запрятать любого и каждого в тюрьму. Что практически и осуществлялось. Особенно усерден был Цанава к областному и районному звену партийного и советского аппарата. Ему очень хотелось вставить низовую государственную и партийную власть на колени. Но в партизанской Белоруссии эта акция мало давала плодов, так как на руководящих должностях находились бывшие партизаны, имевшие по две-три высокие правительственные награды. Скомпрометировать и арестовать их было весьма сложно. К тому же партизаны стояли, как и в грозные годы войны, горой друг за друга. Однако, имея за плечами огромный опыт грязных закулисных перипетий, Цанава сумел-таки опорочить несколько честных работников. Этот авантюрист, развратник и подонок откалывал такие номера, что самому фантастическому фантасту не пришло бы на ум. Он, например, сумел чужими руками сварганить известный двухтомник о партизанском движении в Белоруссии и получить за него огромный гонорар.
В издательских архивах сохранилась поучительная и в то же время удивительная объяснительная записка главного бухгалтера на имя директора:
«Вчера на улице полковник и еще двое, схватив меня под руки, грубо втолкнули в легковую автомашину и привезли в какой-то сырой полуподвал с решетками на окнах. Там я просидел более суток. Со мной никто ничего не говорил. Есть и даже пить воды не давали. На другие сутки зашел все тот же полковник и, выругавшись нецензурно, грубо спросил:
— Почему, собака, не платишь деньги за труды моего министра Цанавы?
— Мне никто об этом еще ничего не говорил конкретно,— попытался объяснить я.
— Молчи, собака,— снова закричал полковник и ударил меня кулаком в голову.— Запомни, гнида болотная, и в точности выполняй. Учти, что если проронишь кому хоть слово, то опять будешь здесь или еще похуже.
