– Ты необы-ычный. У тебя есть кры-ылья. Ты пойдёшь со мно-ой, и я тебя продам в зо-о-парк, – покачиваясь, произносит почти счастливым голосом механист. – По-онял?
В его простеньком мозгу возникают смутные образы. Много федеральных кредитов, цистерны спиртных напитков, тонны пастилки счастья, гаремы красивых девочек с тремя грудями из местного бара…
Меня передёргивает. Он видит, но не понимает. Он знает, но не осознает.
Он пытается схватить меня за ворот левым манипулятором. В правой биологической руке ловко зажат бластер устаревшего образца. В обойме осталось четыре патрона по две тысячи энергетических эквивалентов каждый. Впрочем, он не собирается пускать их в ход: тяжёлая рукоятка в руке незаметно и умело поворачивается, нацелившись мне в челюсть.
Я сворачиваю ему голову, обрывая живые нервы и тонкую серебряную сеть механорецепторов, попутно ломая пополам центральный процессор и модифицированный позвоночный столб. Он с шуршанием складывается невозможным для человека образом, удивлённо смотря назад неестественно вывернутым монокуляром. Пророк, отрёкшийся от своего бога, не стоит снисхождения.
Мне нечего больше здесь делать. Я отступаю на шаг назад и сквозь.
И почти перейдя грань, успеваю заметить краем глаза метнувшуюся из темноты тень. Падальщики. Механозапчасти стоят на местном чёрном рынке дорого.
* * *
Я стою в серо-стальном коридоре, равномерно встопорщенном по всей длине остовами переборок. Тусклый матовый свет размеренно заливает всё внутреннее пространство. Здесь нет теней, равно как нет и настоящего света, лишь их подобия, размазанные вдоль всего коридора. Лениво мигают красным аварийные лампы. Откуда-то доносится тонкий писк сигнала боевой тревоги.
Корпус легонько сотрясается, и я ощущаю незначительное изменение давления. За моей спиной бесшумно схлопывается гильотина аварийной мембраны. Загорается красная лампочка: за мембраной – открытый космос; давление равно нулю.
Я иду вперёд. Искусственная сила тяжести всё время колеблется; гравитаторы не успевают подстраиваться к манёврам корабля.
Люк по правой стороне открывается, и из него выбегает человек в лёгком пустотном скафандре. Генетически модифицированный энергетик, с характерным сероватым оттенком кожи. Он изумлённо смотрит на меня, глаза его почти готовы вылезти из орбит. Он подбегает ко мне, пытается схватить за плечо, остановить, и всё время говорит о необходимости вернуться в свою каюту и пристегнуться к ложементу, а лучше лечь в гибернационную камеру. Бой совсем скоро закончится, и тогда мы сможем сколько душа пожелает инспектировать место сражения и капитанский мостик. Он принимает меня за сенатора… или депутата? Сложно разобраться, разнообразие политических систем очень велико. Хотя все они легко сводятся к нескольким стандартным схемам. Людям свойственно усложнять всё, созданное ими.
Я продолжаю идти, и энергетик прижимается к стене – теперь в глазах его читается страх. Я оставляю его за спиной и забываю о нём; я пришёл сюда не за ним.
Переборка капитанского мостика наглухо задраена; отливающая синевой пластина настоящей космической брони отбивает всякую мысль взять мостик штурмом. Все уверены, что находящиеся внутри под надёжной защитой, ведь взрыв достаточной силы, чтобы выбить её внутрь, скорее разорвёт звездолёт надвое; а способный проплавить её насквозь стационарный эмиттер едва ли можно доставить сюда за приемлемое время. Она не только кажется надёжной, она является таковой.
Но я прохожу через любые преграды.
Внутри сидит несколько человек: высший командный состав флота. Огромные экраны, пульты со множеством разноцветных кнопок, переходники нейроинтерфейсов, почти ощутимый запах напряжения и лёгкая струйка чувства превосходства. Несколько скупых движений, и все люди кроме одного безвольно оседают на спинки эргономичных кресел, а я не торопясь иду к центральному креслу.
Сидящий за ним человек с лёгким недоумением оглядывается, поворачивается назад и встречается со мной глазами. Встроенные вентиляторы быстро разносят вокруг удушливо-парализующий запах страха. Он вжимается в кресло, отчаянно стискивая мягкие подлокотники. Коротко подстриженные волосы с проседью медленно намокают. По правому виску неуверенно скользит капля пота. Дыхание с хрипом вырывается из его рта.
– Я пришёл, адмирал, – улыбаюсь ему я; в моём тоне явственно чувствуется насмешка.
Он отвечает мне лишь тяжёлым сиплым вздохом. В каждом мире есть предания о таких как я. Страшные сказки, внезапно становящиеся явью. И каждый раз невольно испытываешь ощущение того, что всё уже было – когда-то, где-то и с кем-то. Они все разные – правители, генералы, наместники… менестрели… но удушливо-приторный, неспешно шевелящий холодными щупальцами страх всегда одинаков, каким бы могущественным ни был его хозяин.
– Вы отступили от своей судьбы и изменили судьбы других людей, – продолжаю я. – По вашему приказу шли в бой и умирали за вас легионы. Одного вашего слова было достаточно, чтобы убить миллиарды. Вашими стараниями Рейнольдс обезлюдел, и едва ли будет заселён вновь в обозримом будущем. Гевея перестала существовать как планета. Система Сеттара выпала из нормали вселенной. Многие, слишком многие миры изменились безвозвратно. На вашей совести висит больше чужих жизней, чем на любой другой, адмирал. Есть ли вам что сказать в своё оправдание?
Он всё-таки собрался с силами, хотя видно, чего ему это стоило. И он смотрит мне в глаза. Военные делают это чаще других: им уже приходилось смотреть в глаза своей смерти.
– Я следовал приказам моего президента…
Вернее, потакал им, удовлетворял тем свою собственную жажду власти и чужой крови. А часто и сам писал их, подавая президенту только для того, чтобы получить подпись.
– …защищал жизнь граждан федерации…
Которым ничего не угрожало.
– …нёс в неразвитые миры свет закона и торжества права, порядка…
Древнейшего закона: прав тот, кто сильнее.
– …давал им доступ к галактической медицине, университетам, знаниям…
Синтетическим наркотикам, нейромодуляторам, социотехнологиям.
– …делал жизнь жалких дикарей полнее, счастливее, лучше…
Он умолкает под моим взглядом. Дежурные гладкие фразы лишь на парадах и пышных церемониях звучат торжественно и убедительно. И он это, наконец, понимает.
Всё что должно было быть сказано, прозвучало. Остался последний штрих. Я несколько мгновений медлю, потом всё же задаю ещё один вопрос:
– Почему люди идут за вами, адмирал?
Несколько мгновений тишины, и он отвечает. По губам его проскальзывает жёсткая полуулыбка.
– Я воплотил в жизнь желания своего народа, Палач. Мы доминируем в данном секторе пространства, наша культура преобладает, и нет врага, который бы мог серьёзно угрожать нам. Каждый, сражавшийся рядом со мной, получил по заслугам. И каждый гражданин Федерации знает, что его ждёт долгая счастливая жизнь, любящая жена, здоровые дети, внуки и правнуки. А мятежники… когда-нибудь они все войдут в наш рай на земле. Или умрут, в своих жалких попытках пытаясь жить так, как хотят, а не как должно. Мир создавался не мной одним, но мой вклад в него наибольший. Ты можешь забрать у меня жизнь, но моего мира тебе не отнять, Палач.
Кинжал легко входит в щель между забралом и нагрудным щитком. Последний судорожный вдох, небольшая конвульсия освободившегося навеки тела.
– Я не палач, – скупо роняю я в широко раскрытые глаза. – И твоему миру осталось существовать не так уж долго. Всего лишь пока не придёт Тот, кто вправе.
Я отворачиваюсь и делаю шаг вперёд, чужой кровью выжигая на пульте свой Знак.
По кораблю стылым дуновением ветра проносится неощутимое предчувствие скорой беды. Огоньки на пультах мигают разноцветными красками, но в многоцветье преобладает красная гамма. С тихими щелчками один за другим отключаются регенераторы воздуха. Едва различимое гудение двигателей становится чуть громче. На мостик, переступая через обломки, врывается команда мобильной пехоты. Шесть киборгизированных, покрытых поглощающей хамелеоновой бронёй тел разлетаются по шести непересекающимся направлениям, выцеливая меня чёрными жерлами плазменников.
