Обед уже подходил к концу. Помню, Горького позвали к телефону. Я вышел вслед за ним и попросил его передать привет хозяйке дома <...>. Мне оставалось уйти, не простившись с этими гостями. Я так и сделал. Больше меня Горький к себе не звал, да если бы и позвал, то я не мог бы принять приглашение: через каких-либо два месяца после этого обеда он закончил свою ссору с большевиками: у них начинался период долгой (не скажу, безоблачной) дружбы».

Интерес Горького к Алданову вполне объясним. С этим начинающим литератором-интеллектуалом, к тому же по происхождению евреем, - а Горький, как никто другой, манифестировал свою исключительную симпатию к евреям[64], - у него было много общего. Оба они были «западники» и видели будущее России в ее коренной европеизации. Оба дистанцировались от религиозного мышления и какой-либо формы бытовой воцерковленности. Являясь заядлыми книгочеями, эти литераторы не только постоянно накапливали знания, но и стремились к их глубокому и оригинальному осмыслению. Но очень многое их разделяло, отчуждало, не позволяя этим встречам и беседам перерасти во что-то большее, чем интеллектуальные отношения. Различия в мировоззрении этих мыслителей-интеллектуалов были по марксистским понятиям антагонистические.

Алданов был русский «западник» не только «в Духе», т. е. по характеру мировоззренческих предпочтений, но и в своей органике - как тип личности. Для него все «русское» как культурологическое понятие, несомненно, являлось особой разновидностью европейской культуры, аналогично «португальскому», «голландскому» или «французскому». По линии «преемственности» он сродни Ивану Тургеневу, одному из самых образованных русских писателей.

Горький же «западник» только «в Духе», его европеизм - это романтическая идея, в которую он страстно верит, которую, в общем и целом, для себя и других придумал, но которая не суть качество его личности. Он не владеет иностранными языками, западную культуру воспринимает «книжно», в отраженном свете, и потому его европеизм, так сказать, «переводной». Если для Алданова Россия - неотъемлемая, в культурологическом отношении, часть Европы, то для Горького она в первую очередь - «азиатчина», которую надо силком в эту Европу втащить. Запада Горький, по сути своей, не знает и живет в западном мире, как слепой котенок у добрых хозяев, - ни во что серьезно не вникая, но всеми благами с удовольствием пользуясь. Это качество его личности Алданов точно подметил и мастерски описал в своей статье «Воспоминания о Максиме Горьком».

И Алданов и Горький - горячие русские патриоты. Однако Алданов Россию знает и любит лишь в одном ее «измерении»: там, где обретается русская интеллигенция и всякого рода интеллектуалы. Это отчетливо видно во всех его произведениях, касающихся русской тематики. В этих слоях общества - и здесь он совершенно прав! - Россия смотрится вполне европейской страной и даже, можно утверждать, находится на «высшем уровне» европеизма. Низовых же уровней - то, что в русской литературе обобщенно понималось под определением «народ», Алданов не знает. Они ему чужды, несимпатичны и малоинтересны и, как болезненная гримаса, искажают благородную европейскую личину России. Горький же, напротив, - писатель «натуральной школы», бытовик. Он Россию знает на всех ее уровнях. Как и Алданов, он - типичный русский интеллигент, но интеллигентский слой нисколько не превозносит, скорее наоборот, относится к представителям его с большой долей скептической иронии. У Алданова интеллигенция - самая деятельная и дееспособная часть русского общества, его «интеллектуальный запас». Для Горького же «интеллектуальный запас» России - это городской фабричный люд, в марксистских терминах - «пролетариат», за которым он, несмотря на всю его бытовую неприглядность, видит великое будущее. Пролетариат, однако, в «Светлое будущее» ведут - по Горькому и его друзьям-большевикам - все те же интеллигенты, но только те, которые в него уверовали как в «народ Божий». Алданов - прагматик-реформист, опирающийся в своем видении лучшего будущего для России на исторический европейский опыт. Горький же, художник романтического склада, - типичный визионер, слепо верящий в свою мечту и готовый во имя ее реализации поступиться всем и вся. В этом он очень похож на своего друга Ленина, с той лишь разницей, что тот был в первую очередь - политик, обладавший, как подчеркивал всегда Алданов, фанатической целеустремленностью.

Что касается общественной деятельности, которой так много сил отдавал Горький, то на этой сцене Алданов - фигура индифферентная. Бросается в глаза алдановская дистанцированность от, казалось бы, кровно ему близкого «еврейского вопроса». С самого начала Первой мировой войны антисемитизм в обществе обострился, и Горький выступал инициатором кампаний борьбы с этим злом. Однако Алданов в них никакого участия не принимал. Более того, в статье «Воспоминания о Максиме Горьком», где говорится, что «он сделал немало добра», о защите Горьким евреев, в том числе и еврейских интеллектуалов-сионистов, преследовавшихся большевиками, не сказал ни слова. Единственный раз, когда слово «антисемитизм» появляется в его портретной характеристике Горького, оно звучит как бы между прочим: «Но в отсутствие коммунистов, он об их вождях, за одним-единственным исключением, отзывался самым ужасающим образом - только разве что не употреблял непечатных слов (он их не любил). Особенно он поносил Зиновьева и зиновьевцев (разумеется, ошибочно приписывать это антисемитизму: по этой части Горький был совершенно безупречен всю жизнь)».

На сей день не обнаружено каких-либо документов, в которых были бы зафиксированы высказывания Горького о молодом Алданове и о его первых публицистических выступлениях - книгах «Толстой и Роллан» и «Армагедон». Лишь в письме к биохимику-революционеру А. Н. Баху от 10 апреля 1918 года, говоря о планах Общества «Культура и Свобода», осуществить «издание еженедельника, который бы пропагандировал основные принципы культуры и давал читателю возможно полную информацию о деятельности всех культурнопросветительных обществ, клубов, кружков», - Горький в качестве автора статьи «Роль искусства в воспитании человека» называет Алданова, но, в отличие от других авторов, не указывает его инициалов.

С середины 1920-х гг., обретаясь в Сорренто в статусе «советского пансионера», Максим Горький, пристально следил за актуальным литературным процессом как в СССР, так и на Западе. Не упускал он из поля зрения публикации Марка Алданова, ставшего популярным писателем русской эмиграции. Об этом красноречиво свидетельствуют его письма тех лет[65]. Отношение к Алданову, как, впрочем, и ко всем писателям-эмигрантам, у Горького декларативно неприязненное: и всех вместе, и каждого в отдельности, в том числе своих бывших друзей, он поносит почем зря. Алданова он не столько ругает, сколько «отчуждает», противопоставляя ему «своих» - советских авторов исторических романов: Александра Чапыгина, Ольгу Форш, Юрия Тынянова... Не нравится ему ни стиль Алданова - как слишком «сухой», ни его постоянное обращение к «духу» Льва толстого, с которого, по его мнению, Алданов «списывает» свои исторические романы. По всему чувствуется, что личность Алданова чужда ему и антипатична. Со своей стороны и Алданов, исключительно по политическим соображениям, отказывается участвовать в каких-либо литературных акциях вместе с Горьким, о чем сообщает Бунину в письме от 21 июля 1927 года: «Разумеется, я решил... отказаться от участия в сборнике - как и Вы, с Горьким я печататься рядышком не намерен»[66].

Интересно, что Горькому, объявленному основоположником метода «социалистического реализма», для которого в литературе, как, впрочем, и в других видах искусства, на первое место выступала «идея», призванная просвещать, организовывать и направлять массы, романы Алданова, которые действительно являются романами идей, не нравились. Алданов утверждал, что при оценке любого романа необходимо, опираясь на триаду: действие, характер, стиль, - добавить к ней также идею. Для Алданова - это проповедь гуманизма и нравственных принципов Красоты - Добра как единственно возможной основы повседневного человеческого существования. Вместе с тем, над прозой Алданова не довлеет какая-то ярко выраженная духовная идея, как у Максима Горького («Созидание Нового Человека» - «Человекобожества»); он не декларирует своего нравственно-этического учения, как Лев Толстой; не ищет ни нового Откровения, ни новых догматов, чтобы приблизить эру Св. Духа, Третьего Завета, «вечного Евангелия», о котором пророчествовал Дмитрий Мережковский. Его размышления, как и у Достоевского, которого он декларативно не любил, - это философствование экзистенциального типа.