Пригляделся я к ней внимательней, а у нее прическа новая и джинсы другие. А никто этого не заметил. Все своими проблемами заняты. А она женщина молодая, нужно как-то к себе внимание обращать. А то так и состаришься незамеченной.

— Как прическа, — говорю, — вам идет, прямо как в журнале иностранных мод, да и джинсы гармонируют.

Она вспыхнула. На лице румянец выступил.

— Да что вы, — засуетилась она, — это так, знакомый парикмахер, он за такую прическу на конкурсе в Париже приз получил. А джинсы вообще пустяк, один дипломат знакомый из Штатов привез…

Она захихикала и затараторила о джинсах, сертификатах, сапогах и прочей дряни.

«Что ж, — думаю, — она женщина. Ее понимать нужно».

Потом в отдел нагрянул шеф и сказал:

— Наряд на овощную базу. Решайте: кому?

Все сразу заохали, закашляли.

— У меня печень больная! — кричит Петров.

— У меня завтра доклад, — оправдывается Кротов.

— У меня семья большая, — захныкал Лопухов.

— У меня сессия на носу, — возмущается Зося-вечерница.

Тогда все посмотрели на меня. У меня все было хорошо. Тепло, светло. На улице снежок шел. Да еще и зубы не болели.

— Хорошо, — говорю, — давайте я пойду.

Все облегченно вздохнули. Люди есть люди, их понимать нужно. Наконец прихожу домой.

— A-а, пришел, — говорит жена, уже чем-то недовольная. — Ты слышал новость? Нет, конечно. Авоськина, твоего бывшего однокурсника, за границу посылают. Мне его сегодня жена звонила. А? Каково? Вот где денег загребет, мерзавец.

— Ну что ты, — говорю, — радоваться нужно за нашего друга. Ему такое доверие оказали, человек он старательный, усидчивый, вот и добился.

— А тебя, — говорит, — хоть бы куда послали…

— И мне тоже коллектив доверие оказал. На овощную базу посылают капусту грузить.

Жена посмотрела на меня очень выразительно и тяжело вздохнула.

— Поужинаешь сам, — сухо сказала она и ушла в свою комнату.

«Ну что ж, — думаю, — жена, она и есть жена. Всегда чем-то недовольна. Пусть выскажется, выплачется, а то и забудешь, что жена есть…» Включил телевизор. Там бегемотов прямо из Африки показывают. Хорошо, думаю. Сидишь в квартире и бегемотов видишь. Не надо и ехать в Африку. На улице снег начал таять. Это к весне. Звезды блестят. Телевизор без помех работает. Да еще и зубы не болят. Хорошо! Что еще надо?

Через час жена пришла в комнату. Посмотрела на меня нежно и говорит:

— А все равно ты у меня самый лучший… Люблю я тебя. С тобой и жить спокойнее…

Ну, что ж, правильно говорит. Люди любят меня. Потому что их понимать нужно.

БЕДНЫЙ ПАПА

Недавно жена родила ребенка, без которого, как она утверждала, семья была неполной. Принесла она из роддома это счастье, завернутое в разноцветные тряпочки, и началась наша полная семейная жизнь. Смотрю я на кроху и думаю: «Вот так, наверное, на свет и я появился…» И носик, и ротик, и даже глазки — все при нем. Почти как человек. Он тоже смотрел на меня, как бы оценивая, затем поморщился и как заорет… Сам с локоток, а ревет, как турбореактивный самолет на взлете. Я смотрю и не понимаю: откуда что берется?

А жена мне строго говорит: «Ну, чего уставился? Не видишь, что ли, у него пеленки мокрые… Иди постирай, а я им займусь…»

Постирал. Погладил. Только разогнул спину, а он опять реактивным двигателем глушит.

— Давай чистые пеленки! — кричит жена. — Он опять мокрый!

«Ну, дети пошли, — думаю, — никакой сознательности, просто эксплуататоры».

Жена с него глаз не сводит и, такая счастливая, воркует:

— Мой лапочка, ненаглядничек мой, заинька.

Меня она так в жизни никогда не называла.

— Не слишком ли ты его балуешь, — говорю я раздраженно, — он опять пеленки испортил, можно было б ему как-то объяснить, что надо уважать чужой труд…

Она только рукой махнула.

— Ах, ничего ты не понимаешь, — говорит, — ах, лапочка мой, он опять мокрый… Пойди постирай.

— Ну, это безобразие! У меня, кроме пеленок, есть другие дела. Мне отчет нужно писать о социологических исследованиях. Он, что ли, за меня будет писать!..

Но тут взревел турбореактивный двигатель, и я быстро схватил пеленки.

— Начальник за отчет не с него, а с меня спросит, — пытаюсь возразить я. — А что я скажу? Стирал пеленки! Начальник не поймет. Он бездетный.

— Иди пиши отчет, — спокойно говорит жена.

— Куда, интересно, я пойду писать, в ванную или в туалет? Что соседи скажут? Квартира у нас коммунальная…

— Иди, куда хочешь, дорогой, — мягко говорит жена, укачивая свое чадо. Застыл я посреди комнаты.

— Может, я вообще уже здесь лишний?

В ответ взревел двигатель с утроенной мощностью.

Жена засуетилась и завертела дитя в разные стороны. Я юркнул в ванную и принялся стирать пеленки.

«Неужели и я был таким несознательным? — впервые за свою жизнь подумал я о своем прошлом. — Наверное, и мой папа так страдал. А я даже его с праздником забываю поздравить…»

Ночь прошла, как в аэропорту, где без конца приземлялись и взлетали самолеты. Жена то и дело проворно вскакивала с кровати и что-то нежно причитала.

— Опять мокренький, бедный заинька, животик болит, ой, ты мой птенчик…

«Попробовал бы я ее разбудить среди ночи… Даже когда всхрапну, и то прорабатывает… Вот так, наверное, и мой бедный папа страдал… А я еще с него деньги на кооперативную квартиру тяну. И этот потребует. Вон какой горластый. Горлом свое возьмет…»

…Я стал задумчив и рассеян на работе. Вместо носового платка я находил в своем кармане мокрый подгузник, вместо ручки — пустышку. Коллеги утешали меня, как могли:

— Ничего, брат, прокормишь! Придется пошевеливаться, по совместительству где-нибудь подрабатывать, статейками подхалтуривать… Конечно, про театры, бары, кино, приятелей позабудь… Это уж отрезано…

Я затосковал. Снова вспомнил про папу.

«Надо хоть навестить стариков, — подумал я, — а то совсем забыл про них».

Скоро мы всей семьей приехали к моим родителям. Это была трогательная сцена, которую невозможно описать словами. Умилениям не было конца. Дедушка и бабушка восторженно улюлюкали над внуком. Мы душевно провели вечер. Кроху, конечно, оставили родителям. Старики были тронуты до слез. Когда мы собрались уходить, раздался рев турбореактивного двигателя. Я побледнел и на прощание крепко и сердечно расцеловал отца.

«Бедный папа! — подумал я. — Может, когда-нибудь и мой сын так подумает обо мне…»

РАСТВОРИМАЯ В БЫТУ

В руках рассыпались ее волосы, в небесно-голубых глазах светилась нежность. Никогда еще я не встречал таких красивых глаз.

Мы целовались в метро, в кинотеатрах, в скверах, в подъездах. Танцевали в дискотеках и кафе. Пили тройные коктейли и были счастливы.

Светка ассоциировалась в моем сознании с цветущей вишней, розой, фиалкой, тюльпаном, жасмином и гладиолусом. Других цветов я не знал. Ботанику в школе учил плохо. Светка носила вельветовые джинсы, приталенный батник и модные прически. От нее пахло духами «Клема».

Жизнь без Светки для меня не имела смысла. Мы поженились. Я переехал жить к Светке. Целоваться сразу перестали. Вместо любви возникла проблема жилплощади и тещи. Зарплаты сразу же не стало хватать. Потом потребовалась вешалка в прихожую, за которой я каждый день ходил по утрам отмечаться в мебельный магазин. Затем родился Дениска и стал дико орать, словно недовольный, что на свет появился. Рев Дениски заменил нам дискотеку, стирка пеленок — танцы, а стычки с тещей — театральные премьеры. Светка не причесывалась, носила один и тот же махровый халат и ворчала на меня, что не принес картофель и полуфабрикаты. Светка стала ассоциироваться в моем сознании с пылесосом, стиральной машиной, тещей и подгоревшими кулинарными котлетами, которыми она кормила меня с первого дня нашей совместной жизни. Светка считала, что я ей испортил жизнь, мне же казалось — наоборот. Однажды после очередного спора я не выдержал и, крикнув «сама дура», выскочил из квартиры. Вслед мне полетела сковородка с кулинарными котлетами…