Я слегка вздрагиваю. В его голосе, помимо знакомого пренебрежения,

слышится нечто новое, какое-то искреннее удивление, пробивающееся сквозь привычную злобу.

До этих пор я его ничем не удивляла, действительно.

– Я уже говорила, что не изменяла тебе, – отвечаю спокойно, – Артем – мой ученик, между нами ничего не может быть.

Он обводит меня свирепым взглядом и останавливается на письмах в моих руках. Я вижу мимолетную тень на его лице, как бывает, когда человек принял какое-то решение.

– Знаешь, чего я хочу? – произносит он с мрачным удовольствием, – всего-то небольшую малость, тогда я не трону тебя. Может быть…

Повисает пауза, в которой я слышу его шумное дыхание. Он неприятно улыбается, и меня передергивает от отвращения. В голове мелькает тошнотворное воспоминание его рук на моем теле.

– Порви эти письма у меня на глазах. Так, чтобы я видел, и смой обрывки в унитаз. Сейчас же.

Я чувствую, как сжимаются мои пальцы. Холодная ярость заполняет меня, на глазах выступают слезы, и увидев их, Андрей удовлетворенно усмехается.

В этой усмешке я вижу своего отца, который отнимает у меня мою любимую книгу и пинком отправляет заниматься. В этой усмешке – лицо моей матери: она отводит глаза и поджимает губы, притворяется, что в нашей семье все хорошо. В его усмешке все десять лет моего существования в этой ненавистной квартире с белыми стенами и золотистыми покрывалами.

Ненавижу золотой!

– Рви! – орет Андрей.

На его шее и руках вздуваются синюшные вены, он делает шаг вперед, надвигаясь на меня.

– Нет.

Одно короткое слово производит такой эффект, будто Андрея кто-то с силой ударил по затылку. Он застывает.

– Что ты сказала?

– Я сказала «нет». – Твердо говорю чуть не по слогам, но в моем голосе нет ни капли ерничества. Я предельно серьезна.

Уголок его рта тянется вверх, а потом он делает невероятно стремительный рывок вперед.

Но я готова. Быстро отскакиваю в сторону и сдергиваю с себя пуховик – он стесняет движения, а мне понадобится вся ловкость, какая есть. Драгоценные конверты сую за шиворот платья.

Андрей спотыкается о столик и ударяет колено, пользуясь инерцией, я хватаю его за шиворот и с силой толкаю вниз. Раздается звон бьющегося стекла и следом – разъяренный вопль.

Пока муж поднимается из осколков стеклянной столешницы, что есть духу бегу к входной двери. В панике пытаюсь отодвинуть заедающую задвижку и уже слышу тяжелое дыхание за спиной.

– Ты меня толкнула, шлюха! – с изумлением и яростью орет Андрей.

Я оборачиваюсь.

Он стоит в дверном проеме спальни. Его руки до локтей покрыты мелкими порезами, по ним струйками стекает кровь. На лбу длинная ссадина, прилизанная прическа растрепалась.

– Посмотри, что ты наделала?!

В следующее мгновение я успеваю отклониться назад и плотно прижаться к двери, уворачиваясь от его окровавленной руки. Но моя темная растрепанная коса взлетает вверх, и он успевает подцепить несколько прядей пальцами.

Резкая боль от вырванных волос сменяется тупым ударом головой о железную дверь. Громко звякает засов, у меня вырывается негромкий вскрик. А потом я кричу так, что голосовые связки начинает ломить.

Андрей отшатывается от меня, словно я на его глазах тронулась рассудком, а я продолжаю орать и смолкаю только, когда он отходит от меня на безопасное расстояние.

– Не подходи ко мне, иначе я поставлю на уши весь дом!

Сколько в моей жизни было драк и побоев, но все они проходили в молчании. Мне было ужасно стыдно, если кто-нибудь услышит, что в моей семье происходит, что кто-то узнает о том, насколько все плохо. То, что я не могу выправить эту ситуацию казалось мне постыдным, я взваливала на себя вину за свою неудавшуюся жизнь, за порушенные мечты и надежды.

Сейчас в глазах своего мужа я впервые вижу что-то кроме презрения и превосходства. Я поднимаю голову выше и вся, словно струна, подбираюсь, напрягаюсь, готовлюсь отозваться пронзительным криком на любое прикосновение.

В памяти возникает мимолетное видение: склоненная темноволосая голова и крепкое, почти судорожное прикосновение к моим холодным пальцам.

Андрей делает шаг ко мне, и я, не думая, хватаю первое, что попадается мне под руку – вазу для цветов, которую мне подарили ученики на восьмое марта в прошлом году.

Муж останавливается. Его губы расползаются в насмешливой улыбке.

– Ты хочешь бросить это в меня? Серьезно? – он делает еще шаг вперед. На его потном красном лице – паучья улыбка, улыбка охотника, жертва которого предпринимает последние бессильные попытки к спасению.

– Тогда бросай прямо сюда, – Андрей вытягивает указательный палец и дотрагивается до своего левого виска, – сильно и резко. Потому что, если тебе не удастся вырубить меня одним ударом, я задушу тебя вот этими руками.

Первым моим порывом было выпустить вазу из рук, упасть на пол и сжаться в комок, чтобы переждать. Когда-нибудь он ведь устанет и перестанет меня бить?

Издав пронзительный вопль, я швыряю вазу изо всех сил. Вкладываю в этот бросок всю свою ярость, всю боль, которую он причинял мне на протяжении десяти лет. Андрей легко отклоняется вправо, хрустальная ваза врезается в стену, но этого я не вижу. Не теряя времени, разворачиваюсь, хватаю тугую железную щеколду на двери и с силой двигаю её по желобу. За спиной раздается звон бьющегося стекла.

Дверь распахивается так неожиданно, что я чуть не падаю на пороге, чувствую острую опасность за спиной и инстинктивно отпрыгиваю влево. В ту же секунду в поле зрения попадает схватившая воздух здоровая ладонь. Другая рука смыкается на моей шее, но не очень удачно – мне удается вывернуться, и его пальцы хватают снова только волосы.

Кричать он не решается. Дверь распахнута в подъезд, а мой муж всегда производил на всех самое хорошее впечатление. Он не станет рисковать репутацией примерного семьянина среди соседей.

А вот мне уже не до чего нет дела.

– Помогите!

Мой крик подхватывает пронзительное эхо и гулко разносит его по этажам.

– А ну заткнись! – шипит Андрей, но я почти не слышу его слов.

Что было сил бегу к лестнице и оставляю мужа за своей спиной, замершего на пороге квартиры, в которую вряд ли вернусь.

Выбегаю на улицу, подгоняемая страхом и какой-то абсурдной эйфорией. Сердце колотится так, словно вот-вот выскочит из груди, я глубоко вдыхаю холодный воздух, тяжело прислоняюсь к грязной после зимы стене подъезда и улыбаюсь. Выдыхаю медленно, рваными толчками, словно воздух застревает в горле, цепляется пережитыми страхами и потрясением изнутри.

Я свободна. Мне совершенно некуда идти, но я свободна.

Как только нахожу в себе силы, тороплюсь отойти от своего дома подальше. Андрей может выскочить из подъезда и сцапать меня своими ручищами. Зажать мне рот, чтобы я снова не закричала.

Представляю, как огромные, поросшие зеленоватой шерстью лапы высовываются из темноты подъезда и утаскивают меня в его недра. Вздрагиваю, ускоряю шаг. Мне хочется убраться от этого дома подальше как можно скорее.

Декабрьский мороз пронизывает меня до костей, я только сейчас начинаю ощущать холод. С утра столбик термометра опустился всего на два деления, но ветер дует нещадно. Мой пуховик остался в спальне на полу, на мне лишь трикотажное платье и легкий шарф, в который я тут же кутаюсь, но он не может спасти меня от предновогодней зимы.

Дохожу до перекрестка и останавливаюсь. Все мои друзья – друзья Андрея, с коллегами по работе я не настолько близка, чтобы стучаться к ним домой в восемь вечера двадцать седьмого декабря. Мои родители живут в другом городе, но, даже если бы они жили по соседству, к ним я бы пошла в последнюю очередь.

Разворачиваюсь и иду в сторону школы. В карманах нет ни копейки, все деньги остались в сумке, которую я выронила дома. Я с ужасом представляю, что от меня останется, если я пройду семь остановок пешком, и какую пневмонию я себе заработаю, но рядом останавливается пустая маршрутка.