Старухи были поражены всем, что сказал дед Фишка, и случись это где-нибудь дальше от Сергева, они, не задумываясь, повернули бы в Петровку, чтобы поскорее донести до своих сельчан желанную весть.

У Сергевской церкви дед Фишка попрощался со спутницами и направился к постоялому двору.

Постоялый двор стоял на церковной же площади, ж найти его было легко по висевшей над воротами дуге и длинному шесту с клочком сена наверху.

Присматриваясь в сумраке к надворным постройкам, старик насторожённо вошёл в просторную избу. В ней было совсем пусто.

Дед Фишка понял, что его расчёт встретить здесь мужиков из разных деревень провалился.

Вскоре в избу вошла хозяйка и, не без удивления посмотрев на старика, охотно заговорила с ним.

— Что ты, милый, какие теперь постояльцы! — воскликнула она, когда дед Фишка спросил её, почему пусто в избе. — За всю осень ты первый гость у нас. Откуда? Далеко ли путь держишь?

Дед Фишка не ожидал, что дело сложится, таким образом, и, кое-что, прикинув в уме, решил изобразить из себя пимокатных дел мастера, идущего в Жирово на работу.

Хозяйка постоялого двора была не прочь и дальше вести расспросы, но это не сулило деду Фишке ничего хорошего, и он поспешил заговорить о погоде, об урожае и прочих посторонних вещах.

Избрав удобный момент, дед Фишка сказал:

— Устал я, хозяюшка, с дороги-то. Прилечь охота.

— Приляг, милый, приляг, я тебе сейчас соломки постлать принесу, — сказала хозяйка и вышла.

Но когда она вернулась с охапкой соломы, дед Фишка уже спал, растянувшись на голой лавке. Неудобства никогда не огорчали старого охотника. «Не первая волку зима», — говорил он в таких случаях.

Утром, позавтракав и расплатившись с хозяйкой, дед Фишка пошёл в церковь к обедне.

Гудел большой колокол, к церкви со всех сторон тянулись люди. Был тут кое-кто из других деревень, с котомками, в загрязнённой обуви. Правда, народ был не тот, который требовался деду Фишке, всё больше старухи, но в такое время и старух нельзя было сбрасывать со счетов. «Эти еще скорее по народу клик разнесут», — думал дед Фишка, входя в церковь.

Обедня ещё не начиналась. Купив у старосты просфору, дед Фишка стал пробираться к левому клиросу, где дьячок принимал просфоры и писал поминальные записки. Впереди стоял худощавый мужик в добротной романовской шубе.

Дед Фишка прикоснулся пальцами к плечу высокого мужика, шёпотом проговорил:

— Землячок, подай-ка мою просфорку, пусть помянет за упокой раба божьего Захара и за здравие — сестрицу Агафью Даниловну.

Мужик оглянулся и, бледнея, широко открытыми глазами, в которых отразился испуг, посмотрел на деда Фишку как на привидение.

Тут и дед Фишка вздрогнул от неожиданности. Перед ним стоял Степан Иванович Зимовской.

Дед Фишка готов был провалиться сквозь землю. Отвернувшись в сторону, несколько минут он стоял в полной растерянности.

«Надо заговорить с ним. Гляди, ещё как-нибудь вывернусь», — подумал он и, решив тотчас же исполнить своё намерение, обернулся.

Но Зимовского уже не было. Он исчез куда-то тихо и быстро.

«Э, да он просто, варнак, испугался меня! Совесть, видать, гложет», — решил дед Фишка и окончательно успокоился.

— Данилыч, Данилыч, подь-ка сюда, — вдруг услышал дед Фишка шамкающий старушечий голос.

Он проворно повернулся.

Старуха из Петровки, опознавшая его в дороге, тянула его к себе за рукав. Вид у неё был встревоженный, и старик сердцем почуял неладное.

Припав к его уху, старуха прошептала:

— Беги скорей отсюда! Зимовской подговаривает ахвицера зарестовать тебя. Своими ушами слышала. Вон они. — И старуха кивнула головой на противоположный угол, у правого клироса.

Сердце деда Фишки забилось сильнее. Расталкивая людей, он выскочил из церкви и остановился. Бежать было некуда.

Церковь стояла посередине широкой площади, и в какую бы сторону он ни побежал, всюду бы его заметили и нагнали.

Он суетливо бросился в один конец оградки, потом в другой, но, не найдя никакого укрытия, подошёл к высокому крыльцу и только теперь заметил, что тут можно спрятаться.

Оглядевшись, он протискался в продолговатую дыру и лёг под самые ступеньки.

А несколько минут спустя из церкви вышли люди, и дед Фишка услышал их голоса.

— Упустили? — спросил один.

— Ушёл! Из-под носа ушёл! — с огорчением проговорил второй.

Дед Фишка по голосу узнал Зимовского. Они спустились с крыльца и, разговаривая о погоне, вышли из оградки.

Старик пролежал под крыльцом до конца обедни, потом прошёл площадь в толпе богомольцев, юркнул в первый переулок, перемахнул через прясло в чей-то огород и дальше; выйдя в поле, прямиком направился в Юксинскую тайгу, к Светлому озеру.

«Погоня! Не с твоей ухваткой, живоглот, ловить меня!» — думал он, с ухмылкой вспоминая обо всём происшедшем.

К середине октября завершилось стягивание основных сил юксинской партизанской: армии. Вскоре после возвращения деда Фишки к Светлому озеру пришли балагачёвцы, петровцы, каюровцы, сергевцы, ежихинцы, романовцы, подосиновцы, жировцы. Осторожные, осмотрительные мужики ломовицких хуторов прислали своих делегатов. Те поговорили с Матвеем, походили по берегам Светлого озера, посмотрели и, решив, что задумано верное дело, отправились за своими односельчанами.

Количество партизан увеличивалось настолько быстро, что Матвей начал побаиваться, сумеет ли он управлять такой массой людей. Дед Фишка, которому он как-то высказал свои опасения, посоветовал:

— А ты, Матюша, помощников себе побольше толковых найди. Знамо дело, где одному за всем уследить! И построже, Матюша, будь. Мужик, он строгость любит. Если по справедливости, так он ещё спасибо тебе скажет. Эх, вот кого бы тебе в помощники-то: Тараса Семёныча Беляева да Антоху Топилкина! Их бы на этот час сюда!

Матвей мечтательно вскинул глаза, тихо проговорил:

— Я бы, дядя, сам к таким в помощники с радостью пошёл!

В часы раздумий, когда его терзали мысли о том, как лучше, как правильнее управлять людьми, он не раз вспоминал Беляева, Соколовскую, Топилкина. Такие люди были очень нужны партизанской армии.

Мужиков надо было поднимать, сплачивать, просвещать, разъяснять им великие цели социалистической революции, вселять в них веру в победу, но делать всё это было некому.

Матвей пробовал выступать сам. Люди внимательно слушали, но зажечь их, взволновать так, как это сделал когда-то Беляев в шалаше на полях Строговых, Матвей не мог.

«Язык, что ли, у меня плохо привешен? Да нет, не в языке дело. Знаю мало. Много ли я больше их знаю!» — нередко рассуждал Матвей сам с собой, и в голове его всё чаще и чаще возникала мысль послать людей в город для связи с рабочими-большевиками. «Подмогу надо просить. Без неё туго мне придётся», — думал он.

Конечно, осуществить это было почти невозможно. Большевистские организации работали в глубоком подполье. Будь у Матвея крепкий помощник, он отправился бы в город сам, рискнул бы своей головой, а подпольный большевистский комитет нашёл бы. Но отлучиться ему хотя бы на один день нельзя, а послать было некого. Тут даже дед Фишка помочь не мог.

Правда, остро тоскуя по человеку беляевского склада, Матвей не сидел, сложа руки. Готовясь к серьёзным боям с белыми, он твёрдо насаждал воинский порядок: заставлял командиров взводов регулярно заниматься строем, следил за состоянием оружия, заставлял партизан в точности выполнять все обязанности в нарядах, высылал в населённые пункты разведку.

Однажды вечером в землянку к Матвею вбежал запыхавшийся Тимофей Залётный:

— Товарищ командир! В трёх верстах от нас, в Еловой пади, горят костры.

Матвей сидел за столом и пил чай с брусникой. Дед Фишка лежал на нарах и в полудрёме тихонько бормотал что-то — не то песню, не то молитву. Матвей отодвинул кружку, быстро поднялся. Дед Фишка вскочил и, схватив висевшие на шесте над печкой портянки, стал торопливо обуваться.