…Опять вошла официантка, впустив в открытые двери ресторанный шум, цветное миганье светомузыки и грохот оркестра. Она присела у стола в углу, что-то отыскивая в нижнем ящике. Темная юбка натянулась на бедре, обрисовывая изгиб стройной ноги, и глаза Папаши замаслились.

— Что ж делать, Игорь! — сказал он, перехватив насмешливый взгляд Китайца и со вздохом закатывая глаза. — Наверно, это скверно, это нехорошо, но что делать? Молодому это, конечно, кажется смешным — покупать себе женщину. Эх, если бы мне скинуть лет двадцать, что бы я не дал за это! — Он отхлебнул кофе и, сморщившись, задвигал зубами, отыскивая им место. — Когда мне было столько, сколько сейчас тебе, я был полным девственником. Такие тогда были нравы. Сейчас в это трудно поверить, но было. Ходить по улице в обнимку, как нынешние молодые, — да что ты, позор! А сейчас? Шестнадцатилетние девчонки ведут себя как последние шлюхи. Куда мы катимся? Ты думаешь, я лицемер? Нисколько. Просто меня иной раз оторопь берет. Да, я старик, я сластолюбив, но разве я кого-то вынуждаю быть со мной? Я люблю их как произведения искусства, я плачу им за то, чтобы они хоть ненадолго закрыли глазки на мою старость и дали почувствовать себя молодым. Мне не надо многого. Пусть это будет сострадание, пусть скажет мне ласково: «Папаша», — и все, и ничего больше, никакого разврата. Но я вижу в их глазах жадность, ты понимаешь? И это ужасает меня. Деньги, деньги, деньги! Я и так хочу малого, а сталкиваюсь с холодным расчетом — одна ночь со стариком, зато потом месяц гуляй в ресторане! Это ужасно, поверь, это просто ужасно…

Глаза Папаши затуманились, он откинулся на спинку стула, сплел на животе толстые пальцы.

Китаец молчал, спичкой вычерчивая узоры на бумажной салфетке. В кейсе под столом лежали деньги, он был должен Папаше пару сотен, ради этого и пришел сюда, загодя, с вечера, созвонившись, а кроме того, он хотел прощупать Папашу на тот случай, если действительно придется уходить на дно. Связи старика, как он догадывался по намекам и слухам, такую возможность давали. Но тогда придется идти в кабалу, и первому начинать разговор не стоило, надо было ждать, когда старик наговорится, поругает как следует современную молодежь. Он и впрямь был одинок, этот престарелый делец, и может быть поэтому на него время от времени находили приступы альтруизма. Но было и еще одно обстоятельство, заставлявшее терпеть эти скучные проповеди и душевные излияния. Четыре года назад Папаша Китайца спас. Помог сойти с иглы. Китаец тогда крепко «подсел», так крепко, что забросил все дела и, был уже на грани того, чтобы караулить в подворотнях ночных прохожих. Денег не было. И тогда ему дали телефон Папаши. Чем-то он старику приглянулся. Китайцу (он понял это позже) с Папашей крупно повезло: старик не давал деньги наркоманам ни под какие проценты, по его мнению, это было все равно, что швырять их на ветер. Китайцу он денег дал и одновременно дал поручение. Обычное свое поручение: отнести то-то туда-то и тому-то. Китаец поручение выполнил и ушел на два дня в туман, в тот же день добыв «ханки». Когда Папаша разыскал его, Китайца ломало так, что он выл и грыз подушку. Папаша привел ему врача. Это был Папашин врач, очевидно, здорово ему обязанный, потому что в те времена еще и слуху не было об анонимном лечении, наркоманов сажали безжалостно, и человек этот отчаянно рисковал. Врач приходил утром и вечером и колол Китайца импортным заменителем… В общем, если бы не старик, Китаец бы просто загнулся. Папаша любил время от времени делать добрые дела, как будто даже и себе в убыток.

Гораздо позднее Китаец понял, что тут не просто старческая сентиментальная прихоть, а далекий и умный расчет. Не просто погоня за репутацией, которая, конечно, тоже дорого стоит, это был заход широким неводом: Папаша будто бы метил приглянувшихся ему людей, на время отпускал их, ожидая, когда они сами к нему потянутся. Человек, желающий отблагодарить за добро, гораздо надежнее купленного, сколько бы этому купленному ни заплатили. Конечно, иной раз Папаша и терял на этом, но деньги у него были, и он никогда не экономил на спичках. Вокруг было много людей, которым Папаша помог: очевидно, это и было его основным занятием в том деле, которое он представлял, — искать нуждающихся людей и делать их неявными должниками, иному даже простить долг, но таким образом взять в заложники его совесть. Китаец догадывался, что среди Папашиных должников были не только мелкие дельцы, слухи кое-какие доходили.

Китаец под столом открыл кейс, взял заранее приготовленную пачку и положил на скатерть перед Папашей, набросив сверху салфетку.

— Что это? — рассеянно покосился старик и пальцем откинул салфетку. — Ах, деньги… Ну вот, я-то думал, ты просто вспомнил старика, а ты с этими бумажками. Игорь, Игорь… И ведь нет, чтобы просто зайти, посидеть…

Голос старика обиженно задребезжал, и Китайцу на мгновение стало неловко, но ощущение это мелькнуло и тут же ушло: слишком хорошо он знал, с кем имеет дело.

— Я понимаю, что такой деликатный человек как вы сам никогда не намекнет, но надо ведь и честь знать! — Китаец улыбнулся как прилежный школьник, узя глаза и цепко всматриваясь в обиженное лицо Папаши.

Старик, застигнутый врасплох этой интонацией и вдруг забыв про свою маску, глянул пристально, насквозь и тут же опять задребезжал надтреснутым тенорком:

— Ну что ж, дела, все дела да дела… Я поражаюсь вам, молодым, куда вы все спешите, куда торопитесь? Да вот будь я в твоих годах, разве стал бы я всем этим заниматься!

— Но ведь занялись же, Сергей Николаевич.

— Так то жизнь вынудила, жизнь! Это вы сейчас живете как у царя за пазухой, а когда я начинал, то приходилось общаться с такими людьми — не приведи господи! Фатальное хамство и голые инстинкты. Они понятия не имели, что в жизни может быть что-то еще!

— Ну, а чем вы занялись бы на моем месте, Сергей Николаевич? Подскажите, раз на то пошло.

Старик опять остро глянул из-под бровей и отвел глаза, вздохнул, проморгнул набежавшую слезу и всасывающе причмокнул, покручивая в пальцах зубочистку.

— Я уже говорил тебе, что ты связался не с теми людьми, — медленно сказал он. — Этот твой Егерь, понимаешь… как бы тебе объяснить… Он не просто романтик, эту глупость еще как-то можно понять, она от молодости, от безнаказанности, что ли. Им просто не занимались как следует. Но есть и другой… — Папаша причмокнул, — аспект. Он начинает кое-кому наступать на пятки, а этого, поверь, не прощают. Он наивен, этот твой Егерь, он считает, что деньги дают ему право на безнаказанность. Может, он и платит какому-то там милиционеру, но я думаю, не выше чем участковому, я же вижу и слышу, как он себя ведет, только дурак может брать деньги у такого человека. В общем, — но я надеюсь, это останется между нами, — он стал мешать. Наверно, ему скоро придется переместиться туда, где у него будет время подумать о многом.

Китаец поймал на себе быстрый, скользящий Папашин взгляд.

— А с чего вы взяли, что я имею с ним дело? — спросил Китаец, глядя на скатерть.

— Но, милый мой! — Папаша развел руками. — А как же еще это назвать? Ты берешь у него тряпки. Эти самые, как их, — кассеты. И прочее. Ну, не у него, так у того, кто на него работает… Значит, ты — его человек.

«Он что-то знает, — подумал Китаец, — он следил за мной, старый пень!»

— А почему это вообще надо быть чьим-то? — жестко спросил он, глядя на старика в упор. — Почему вдруг нельзя быть одному?

— Потому что не получится! — Папаша развел руками, чуть выпучив слезящиеся старческие глазки. — Не получится, милый мой, поверь стреляному воробью! Кажется, Достоевский сказал: мол, деньги — это чеканенная свобода. Может быть, где-то и так, только не у нас. У нас деньги — это, конечно, много, но это не главное. Надо еще иметь возможность их тратить. Стало быть, первый вопрос — на что? Второй — как? Значит, как тратить их, чтобы не вызвать законного подозрения завистливых нищих? В открытую пойти против них не может никто, это самоубийство. Значит, надо заслужить право у тех, кто решает, что считать грехом, а что нет.