«Вам нужно иметь имущество, а также быть грамотными», — вот что ответил судья.

Регистраторы по крайней мере ссылались на указание генерального прокурора, а судья свое решение вообще ничем не обосновывал. Когда его спросили: «все ли зарегистрированные в списках избиратели имеют собственность на триста долларов?» — судья уклонился от ответа на этот вопрос и выразил свое недовольство, заметив, что просители хотят его поссорить с избирательной комиссией, а так недолго и самому лишиться избирательных прав.

Вопрос: «Какие дальнейшие шаги нам следует предпринять в защиту наших конституционных прав?» — оказался той последней соломинкой, которая сломала спину верблюду.

«Выясняйте сами!» — загремел судья и скрылся в своем кабинете, служащем одновременно и совещательной комнатой для присяжных.

Спустя некоторое время, пока Хаустон был занят подготовкой бумаг для подачи апелляции в вышестоящий окружной суд, чтобы уточнить и внести ясность в вопрос о цензах, ему сказали, что в его отсутствие ему звонили из избирательной комиссии. Другой звонок от лица, пожелавшего остаться неизвестным, но «связанного с судьей», сообщил Хаустону, что он может зарегистрироваться в качестве избирателя.

Когда он пришел в канцелярию комиссии, там поднялся настоящий переполох. Одна из чиновниц, выглянув из двери, воскликнула:

— Он здесь!

Председатель комиссии был страшно вежлив и предупредителен.

— Мы решили внести вас в списки избирателей, — заявил он.

— Очень вам признателен, — ответил Хаустон.

Удостоверение на право голосования было подписано и датировано на день раньше того, когда судья вынес свое решение относительно разделительного союза «или».

После этого Хаустона попросили найти заранее двух «хороших людей» — жителей этого города, которые могли бы поручиться за него.

Он назвал своих коллег по негритянской школе.

— Мы имеем в виду белых граждан, — заявил регистратор. — Неужели вы не знаете в этом городе двух хороших людей — белых?

— Нет, не знаю, — ответил вежливо Хаустон. — Я не знаю двух хороших белых в этом городе, которые могли бы поручиться за меня, черного.

Рассел БЕЙКЕР

КУСАЧАЯ МЕДИЦИНА

Перевод Н. Колпакова

Я зашел в госпиталь. В дверях меня остановила кассирша и предупредила:

— Вы лучше сюда не попадайте!

Это для меня было не ново. В больницу никому попадать не следует. Стоимость медицинского обслуживания так подскочила, что рядовой пациент, направленный к хирургу для удаления миндалин, становится банкротом прежде, чем ему удалят вторую миндалину. Вот почему в Соединенных Штатах так много американцев с одной удаленной гландой.

Я сказал кассирше, что пришел навестить друга.

Пожалуйста, проходите.

Пропуск стоил двадцать долларов, что, как заметил вахтер у входа, на пять долларов дешевле билета на концерт Лизы Миннели.

Лифт, чтобы подняться на седьмой этаж, стоил семь долларов, так что я предпочел пройтись вверх пешком, что обошлось мне всего в пять долларов.

Добравшись до нужного мне этажа, я запыхался и устал. Санитарки тут же сунули меня в респиратор но-контрольную барокамеру, где газоанализатор тотчас установил, что я вдохнул, кроме обычного воздуха, еще испарения паркетной мастики, эфира, йода, дезинфектанта из туалета, корзины для фруктов и лейкопластыря.

Испарения мастики стоили мне десять долларов, эфира вместе с йодом — семьдесят пять, корзины — пятнадцать, а лейкопластыря — двадцать. Воздух и аромат из туалета были бесплатными. Кроме того, мне вручили счет еще на сто долларов за пользование респираторной барокамерой, на семьдесят пять — за газоанализатор и тридцать пять за бумагу, на которой были выписаны счета. Разумеется, мне пришлось расплачиваться чеком на банк.

Пока медсестра звонила в банк и выясняла, есть ли деньги на моем счету, два дюжих охранника держали меня за руки в углу коридора, чтобы я не сбежал, так что мне пришлось заплатить еще сорок долларов за охрану, двадцать пять — за пользование коридорным углом, еще десять — за телефонный звонок в банк и пятьдесят — за установление моей платежеспособности.

Наконец, я двинулся по коридору дальше к палате, где лежал мой друг — вполне здоровый антрепренер, который нечаянно подавился рыбной косточкой во время роскошного ленча. За проход по коридору с меня взяли пятьдесят долларов. Пользование коридорными лампочками, которые, спасибо, не горели, мне обошлось в двадцать долларов, 32 теплом от радиаторов отопления — тридцать. Поскольку вход в палату стоил сто пятьдесят долларов, то я остался в коридоре и лишь заглянул в палату сквозь слегка приотворенную дверь — за это с меня взяли пятнадцать долларов, вполне по-божески.

В палате никого не оказалось. Еще пять долларов.

— Где же больной, тот, который проглотил рыбную кость? — спросил я сестру.

— Плата за такого рода сведения — сто тридцать долларов, — ответила она с извиняющейся улыбкой.

Улыбка сестры стоила мне двадцать пять долларов, а извиняющаяся нотка — сорок.

К этому моменту мой банковский счет похудел настолько, что я стал опасаться, удастся ли мне вообще выбраться отсюда. По правде говоря, я уже собрался рвануть вниз по лестнице, проскочить как-нибудь мимо бухгалтера и кассира, но тут из-за угла показался мой друг, уже одетый на выписку. Он тихо плакал.

Его история, как и все жизнеописания бедняков, была краткой и простой. Он был в буквальном смысле выпотрошен и, видимо, разорен. Рыбная кость оказалась более неуловимой, чем предполагали врачи. Им пришлось, прежде чем ее извлечь, распороть ему пищевод, затем вскрыть желудок. К тому моменту оказалось, однако, что деньги на его счету в банке иссякли, страховые суммы израсходованы полностью и целиком, личный самолет, собственная яхта, легковая автомашина проданы с аукциона, а он навсегда распрощался со своими тремя виллами в Майами, Делавере и Венесуэле.

Мой приятель был всегда излишне нервным, так что неудивительно, что он потерял самообладание и разрыдался прямо в кабинете администратора, когда узнал, что он хотя нищий, зато получил самое лучшее в мире медицинское обслуживание.

Счет за нахождение в приемной администратора равнялся ста долларам, за слезы — ста пятидесяти. Администратор, добрый человек, сказал, что он временно отсрочит взыскание трехсот долларов за потерю самообладания пациентом и взыщет их потом через судебного исполнителя.

Проводив нас до дверей, он вручил моему приятелю от имени сотрудников госпиталя подарок — оловянный кубок и дюжину карандашей, — присовокупив к ним дружеский совет:

— Следующий раз лучше ешьте сосиски, — сказал он, демонстрируя чувство юмора. — Это обойдется вам намного дешевле, чем глотание рыбных косточек.

За оловянный кубок взяли пятьдесят долларов, за карандаши — тридцать, за совет — сто, а за чувство юмора, трансплантированное от пациента, которого затравил насмерть судебный исполнитель, — пятнадцать тысяч.

Стенли ЭЛЛИН

ВЕРА ААРОНА МЕНЕФИ

Перевод Л. Биндеман

Большая черная машина едва дотянула до бензиновой колонки. Сразу было видно, что ее гложет изнутри болезнь, как проклятая язва, которая терзает мое брюхо. Машину вел шофер, а позади сидели трое — девушка с кислым выражением лица, какой-то тип, похожий на хорька, и между ними краснощекий человек с копной седых волос. Все они вышли из машины и стали смотреть, как я копаюсь в моторе.