— Раз надо, я завсегда согласна. Только чтоб ни одного слова супротив народных интересов от моего имени пропечатано не было.

— Это уж будьте спокойны, — заверил Бескорыстных. — Вам придется откликаться лишь на события, которые будут продиктованы исключительно интересами трудящихся нашего города, а остальные прочие, сколько бы их ни случилось, мы откликами не подкрепляем…

По правде говоря, когда в «Вечернем звоне» стали появляться заметки за подписью Е. Дубравиной, кое-кто отнесся недоверчиво к ее авторству. Но так как поддерживала она всегда именно то, что надо было поддерживать, и ругала именно то, что надо было ругать, да и говорить вскоре стала теми же газетными словами, то даже записной скептик слесарь-наладчик сосисочного цеха Леонтий Михеевич, он же, если не забыли, Папа Римский, вынужден был почесать в затылке:

— Шут его знает, может, и сама Фроська сочиняет. Опять же, чего ей не сочинять? Сидит себе в тепле да посапывает в обе ноздри.

А по прошествии некоторого времени на комбинате даже стали гордиться своей рабкоршей:

— Читали, как наша Фроська разделала Барри Голдуотера? Небось до самых печенок проняла реакционного сенатора!..

— Правильно Фроська пишет, что линия горисполкома на реконструкцию бани отвечает чаяниям народа…

— Ну, Ефросинья, ведь в самую точку попала! И впрямь от лузганья семечек мужские достоинства ослабевают. А мы-то еще сомневались, чего это управление торговли приняло решение продавать их не больше двух стаканов в одни руки…

Правда, после вышепроцитированного Фросиного отклика прежнее сомнение ненадолго вернулось к Пане Римскому.

— Прочитал твою статейку, Ефросинья Романовна, — издалека начал он. — Крепко написала. По делу. Только какая же ты, скажи на милость, кормящая мать, если твоему Пашке уже третий десяток пошел?

— Так все равно же обалдуй до сих пор на моей шее сидит, — просто объяснила скромная выразительница общественного мнения…

Боюсь, как и Папу Римского, иного скептически настроенного читателя давно уже гложет сомнение: а во всем ли можно доверять автору? Вот откуда ему, к примеру, известны некоторые тонкости газетной кухни?

Самокритично признаю: вопрос поставлен совершенно справедливо, и уже в следующей главе постараюсь исправить свое упущение. Хотя должен предупредить: удовлетворение законного читательского любопытства о скромной персоне автора неминуемо уведет наш рассказ в сторону и когда-то еще удастся вернуться к серому хищнику, о котором, признайтесь, вы уже начали подзабывать?!

ГЛАВА IV

Работница прилавка повышает голос. Еще одна ячейка государства. Пример интеллектуального самопожертвования. Нобелевский комитет на прежних позициях. Понурое молчание. Что известно о заботах губернатора Фиджи. Ваш покорный слуга

Вообще-то представляться надо сразу. Иначе не исключены недоразумения, последствия которых порой даже трудно предугадать. Тут невольно приходит на память эпизод, связанный опять же с Василием Даниловичем Гамовым, с его первой попыткой хождения в народ, каковую он предпринял, вступив в должность мэра.

Бог его знает, то ли начитался наш избранник сказок «Тысячи и одной ночи», где переодетые дервишами визири шастают по базарам, чтобы из первых уст услышать одобрительное мнение народа по поводу упорядочения цен на урюк, то ли установку какую конфиденциальную получил сверху, то ли уже упомянутый демократизм толкнул его на этот опрометчивый шаг, только буквально на второй день после вступления на высокий пост, никого не предупредив, двинул он с утра пешочком в ближайший овощной магазин.

Ну там, известно, кроме редиски, скукожившейся на солнышке от долгого ожидания тары, и шилоподобной морковки, самый крупный экземпляр которой был вдвое меньше мизинчика продавщицы Марии Бабочкиной, за глаза называемой покупателями Мадам Баттерфляй, хоть шаром покати. Народ, однако, численностью до трех десятков человек образовал очередь, так как работница прилавка неопределенно пообещала, что должны завезти картошку, но когда — кто его знает.

— Ты уж, Маша, сказала бы поточнее, — просительно гундели самые нетерпеливые, — до обеда или опосля? А то, может, отлучиться успеем для ведения домашнего хозяйства?

— Ну, ей-богу, зла на вас не хватает, — лениво огрызалась Мадам Баттерфляй, — И что за бестолочь народ! Русским же языком говорю: когда привезут, тогда и привезут. Ждите! — И, сладко зевнув, пошутила: — В соображение бы взяли: доставляют-то ее аж с Антильского архипелага, это ж тысячи морских миль, мало ли какие задержки могут случиться в дороге — цунами там или айсберг обогнуть надо, а вам ишь обязательно до обеда подавай. Перебьетесь!

Во время этого диалога и произошло первое явление народу Василия Даниловича Гамова. Аккуратно придержав за собой дверь, он твердым шагом прошествовал вдоль очереди и, подойдя к прилавку, внушительным голосом произнес:

— Товарищ продавец, почему у вас в разгар летнего сезона так беден ассортимент овощей?

— Чего-чего? — удивленно протянула Мадам Баттерфляй, покручивая на пухлом пальчике колечко стоимостью раза в полтора больше суммы, выделяемой Обрадовским горисполкомом на развитие торговой сети.

— Я спрашиваю, почему, судя по выкладке товаров, — Василий Данилович ткнул пальцем в сторону вяленой редиски, — у вас столь ограничен выбор зеленой продукции?

— Чего это он тут выступает? — обратилась продавщица непосредственно к очереди, не удостаивая Василия Даниловича даже взглядом.

— Мужчина, наверное, интересуется, почему луку зеленого нету, — с готовностью откликнулась бойкая старушенция из хвоста очереди.

— А ничего умнее он больше спросить не мог? — Мадам Баттерфляй адресовала свой вопрос бабке, упорно игнорируя настырного незнакомца, который, надо признать, несколько поутратил свой боевой пыл.

— Так он, видать, с Луны свалился, — подхалимски хихикнула бабка, польщенная вниманием, какое оказала ей продавщица. — В энтом магазине ить отродясь зеленого луку не было. Подтверди, Мария Семеновна, я ить, почитай, два десятка лет сюда хожу.

Мадам Баттерфляй уловила некоторый оттенок фамильярности в голосе словоохотливой покупательницы и недовольно зыркнула на нее. Лишь после этого она наконец-то перевела свой взор на Василия Даниловича:

— Откуда, говорю, ты такой умный взялся? А еще каску напялил!

Василий Данилович искренне полагал, что рядовой трудящийся, а именно таким хотел он выглядеть при посещении магазина, всем другим головным уборам предпочитает защитную пластмассовую каску. По крайней мере в них всегда красовались на первой странице «Вечернего звона» и на плакатах известного мастера этого публицистического вида графики Ульяна Баландина жизнерадостные рядовые трудящиеся.

— Прошу не отклоняться от темы, — тщетно пытаясь придать своему голосу металлическое звучание, проговорил Василий Данилович, — и ответить по существу на поставленный мною вопрос.

— Ну уморил! — расхохоталась Мадам Баттерфляй, — Чтоб я перед всяким-каждым отчитывалась?! Не дождешься!

— И правда, мужчина, не мешайте продавщице работать! — раздался недовольный голос из середины очереди.

Эта, прямо скажем, подобострастная реплика лишний раз подтвердила актуальность концепции, выдвинутой В. И. Суслопаровым в его монографии «Очередь. Ее гносеология и перспективы использования в просветительской работе». На основе многолетних личных социологических наблюдений наш мыслитель установил, что очередь является, пожалуй, одним из самых массовых коллективов трудящихся, однако в силу ряда изначально присущих ей неблагоприятных факторов, как-то: нестабильность и разнородность состава, повышенная эмоциональная возбудимость, заторможенность в восприятии информации, получаемой извне, и т. п. — она трудноуправляема, и ориентация ее на достижение благородных целей может быть достигнута лишь при условии предварительно проведенной большой просветительской работы.

В полемическом задоре Василий Иванович позволял себе даже подняться против авторитетов — в его труд, безусловно, эти положения не вошли, но бесстрашно провозглашались им в ходе хлебания дармовой ушицы на бережку быстроструйной Обрадовки.