У квартиры Кей был задний дворик с небольшим садом, который ее сыновья за все эти годы превратили в хаос. Теперь, когда они больше не жили дома, женщина решила привести его в порядок и в последующие месяцы завела себе привычку заниматься садом. Однажды она сказала мне: «Это единственный момент, когда я чувствую себя хорошо». Это заявление было поразительным, отчасти из-за той убежденности, с которой она его произнесла, но также и потому, что до того ей было трудно обрести чувство чего-то хорошего в своей жизни.

Так что же Кей имела в виду под тем, что она «чувствует себя хорошо»? Работа в саду отвлекала ее от собственного состояния и давала ей необходимое чувство убежища. И то и другое, несомненно, было ей только на пользу. Но прежде всего возможность наблюдать за ростом и развитием растений давала ей осязаемое доказательство, реальное подтверждение того, что мир не так уж плох и она тоже не так уж плоха. Кей обнаружила, что может что-то создавать, взращивать. Садоводство не было лекарством от ее депрессии, которая была слишком застарелой для этого, но это занятие помогло стабилизировать состояние Кей и дало ей столь необходимый источник самоуважения.

Хотя садоводство представляет собой творческий акт, его не всегда высоко ценят. Чаще всего его значение низводится до «приятного» хобби, а иногда и до необязательной роскоши; и в равной степени его могут относить к одной из форм весьма прозаичного и ничем не выдающегося ручного труда. Источник такой поляризации можно проследить вплоть до Библии. Эдемский сад был столь же прекрасен, сколь и изобилен, и до тех пор, пока Адам и Ева не были изгнаны оттуда, чтобы трудиться на скудной земле, они жили в условиях идеального совершенства. Если сад – это либо рай, либо каторжный труд, где же тогда золотая середина? Где садоводство представлено как значимая и содержательная деятельность?

История святого Маврилия[25], который был епископом Анже в начале пятого века, в какой-то степени дает нам ответ на данный вопрос. Однажды, когда Маврилий служил мессу, в церковь вошла женщина и стала умолять его пойти с ней и причастить ее умирающего сына. Не осознавая срочности ситуации, Маврилий продолжил мессу, но прежде, чем он закончил, мальчик умер. Охваченный чувством вины и собственной недостойности, епископ тайно покинул Анже и сел на корабль, направлявшийся в Англию. Во время путешествия ключи от городского собора выскользнули за борт, и он воспринял это как знак того, что ему не суждено будет вернуться. В Англии он стал работать садовником у одного знатного вельможи. Тем временем жители Анже отправили отряд на поиски своего любимого епископа. В конце концов спустя семь лет они нашли особняк дворянина и столкнулись с Маврилием, когда тот выходил из сада, неся плоды для своего хозяина. Они тепло приветствовали его, и Маврилий был поражен, когда они вручили ему те самые потерянные ключи от собора, которые им чудом удалось обнаружить во время своего путешествия.

Осознав, что теперь он прощен, Маврилий возобновил свое епископское служение и впоследствии был причислен к лику святых. Он изображен на фресках в Анже и на сохранившемся фрагменте гобелена копающим сад английского дворянина, окруженный фруктовыми деревьями и цветами, а также подносящим плоды своих трудов хозяину.

Моя интерпретация истории Маврилия заключается в том, что сожаление и самобичевание, которые он переживал после смерти мальчика, разрушили его чувство собственной идентичности и вызвали определенную форму депрессивного расстройства. В течение некоторого значительного периода времени он старался примириться с тем, что считал предательством своего долга заботы о ближнем. Садоводство стало для него возможностью компенсировать чувство вины за произошедшее. В конце концов ему удалось восстановить чувство собственного достоинства (что символизирует в истории возвращение ключей), и это позволило ему вернуться к своей прежней социальной роли и вновь установить связь со своим сообществом.

Однако после смерти Маврилия его семилетняя садоводческая деятельность стала трактоваться[26] в религиозном учении как пример того, что грехи можно искупить, «выполняя свою работу в духе покаяния». Тем не менее мною история Маврилия не воспринимается как пример покаяния или самонаказания. Он не бежал в пустыню и не возделывал суровую землю, как отцы-основатели раннего христианства, и не отправился в одиночное изгнание, как святой Фока или святой Фиакр, два святых покровителя садоводства. Вместо этого он решил выращивать цветы и фрукты в мирском месте. Возможно, работая в саду дворянина, Маврилий установил свои отношения с Богом, которые не требовали чрезмерного самонаказания, но гораздо более мягким способом предлагали ему второй шанс, шанс «сделать добро» и в конечном счете вернуться к своей истинной роли в мире. Мне нравится думать, что эта история – раннее свидетельство терапевтического действия садоводства, и я стала рассматривать ее как аллегорию восстановительного потенциала садовничества.

В следующем столетии святой Бенедикт со своими «Правилами»[27], прописывающими устав монашеской жизни, официально вывел садоводство из сферы покаянного труда и утвердил святость физического труда. Постулат святого Бенедикта, предложенный впервые, был революционным не только в рамках Церкви, но и в более широком контексте – в те времена обработка земли ассоциировалась с крепостным правом и обездоленными крестьянами.

Это был образ жизни, в котором тело, разум и дух находились в равновесии и в котором добродетельная жизнь была выражением нашей взаимосвязи с миром природы.

После падения Рима в Европе наступили темные времена, и земля остро нуждалась в восстановлении. В Римской империи наблюдался рост крупных поместий, или латифундий, которые держались на системе рабского труда и эксплуатации земли до полного истощения. По мере того как орден Святого Бенедикта рос, росло и его влияние. Монахи присоединили к своему ордену некоторые из этих заброшенных и разрушенных поместий и приступили к их развитию, строя монастыри и возрождая земли. Восстановительная работа, которую предприняли бенедиктинцы, была важна как с материальной точки зрения, так и с духовной. Святой Бенедикт верил в неразрывную связь материи и духа и в то, что жизнь духа должна быть основана на отношениях с землей.

В типичном бенедиктинском монастыре были виноградники, фруктовые сады и участки для выращивания овощей, цветов и лекарственных трав. Были также огороженные сады, которые использовались как места для спокойного уединения во время медитации и для восстановления после болезни. Рассказ святого Бернара о садах при богадельне в аббатстве Клерво[28] во Франции датируется одиннадцатым веком и является одним из самых ранних описаний терапевтического воздействия сада. «Больной сидит на зеленой лужайке, – писал он, – и для облегчения его болей благоухание всех видов трав услаждает его ноздри… прекрасная зелень пряных растений и деревьев питает его глаза… хор разноцветных пичуг ласкает его уши… земля дышит плодородием, и сам больной глазами, ушами и ноздрями наслаждается всеми прелестями цветов, рулад и ароматов». Это поразительно чувственный рассказ о том, как черпать силы из красоты природы.

Уникальная женщина, аббатиса двенадцатого века, святая Хильдегарда Бингенская развила бенедиктинское учение дальше. Имея высокий авторитет как композитор и теолог, а также как знаток лекарственных трав, она, кроме того, разработала свою собственную философию, основанную на связи между человеческим духом и растительной силой земли, которую назвала виридитас[29]. Подобно истоку реки, виридитас является источником энергии, от которой в конечном счете зависят все остальные формы жизни. Это слово сочетает в себе два латинских слова, означающих «зеленый» и «истина». Виридитас – это источник добра и здоровья на контрасте с «аридитас», или сухостью, которую Хильдегарда считала противоположностью жизни.