-- Уж и святой воды с золой давали ей испить, и земляным углем из-под чернобыльника пользовали... Видать, испортили деву. Может, озыком, или кладью, или след вынули. Вон, Ерема пошел нынче ведьм гонять из Наташкиной избы. Ее батюшка хорошую плату посулил. А меня спроси -- я скажу, кто виновник! Какую ведьму гонять -- по имени назову! Наташка ведь по монаху сохла, бегала за приворотным зельем то к колдуну, то к Ульяне. Михаилу пожгли люди добрые, избавили от страху народишко, а Ульяна... Тихая она, да страшная. Укутается в свой серый плат и сидит, ровно сова, лица не кажет. Зато как вымолвит слово вещее -- обомрешь! В чаще лесной живет, еще глубже, чем колдун, -- у самого истока Обимура. Это вон сколько верст до Семижоновки, а решилась-таки Наташка, на-ведывала ее -- та деву и испортила. Может, судьбу, в воде отраженную, указала? Может, злую правду сказала? Правда сердце травит, душу губит. Лишнего ведать не надобно. Это вон знахари пускай... Может, и есть среди их братии добрые, да и злых не оберешься. Ульяна -- помяни мое слово! -- черные шутки шутит. Не простая она лечейка, а лихая гостейка.
Долго еще говорила что-то Ненила, но Изгнанник не слушал: та, что живет у истока Обимура, бывает в деревне! Он может увидеть ее!
От этой мысли не спалось. Чуть уснули хозяева, Егор тихо вышел во двор. Ясная, чистая стояла ночь. Никогда Егор не видел такого: по всему небосводу шли от месяца радужные лучи, будто играл он со звездами. Сердце Изгнанника дрогнуло. Что таит в себе эта игра? Просто ночь являет свои диковины, или... Не забыл ведь он слов Куратора: "У Другого ночная связь". Не он ли?!
Изгнанник торопливо огляделся. Мирно спала деревня. Темными стояли избы, лишь в одном окошке мерцал свет. Еще пуще затревожилось сердце... Перемахнув плетень, Изгнанник прокрался меж гряд, путаясь в шершавой огуречной ботве. Глянул сквозь щель в ставнях в горницу, где стояли седовласый человек с печальным лицом и знахарь Ерема.
Давно, давно Егор его не встречал! И подивился: ну с чего бы ему испытывать к одним людям приязнь, а к другим -- отвращение? Лишь бы выжить, лишь бы прожить свое...
Хозяин молил знахаря:
-- Сделай Божескую милость, исцели дочку. Одна она у меня. И что же это за напасть, что за горюшко!.. Проси чего хочешь, только спаси!
-- Чего хочешь? -- в задумчивости повторил Ерема.-- Может, ты это для красного словца? А потом отречешься?
-- Да я в вечную кабалу готов к тебе пойти, только вылечи Наташу. Век станем за тебя Бога молить!
-- Ну, с Богом я и сам сговорюсь, -- властно перебил знахарь. -- А вот гончарня твоя...
-- Гончарня? -- удивился мужик.-- Одни слезы! Да ведь и ты не приучен ни к какому ремеслу.
-- А сам на что? -- быстро спросил Ерема.
-- Вон о чем речь... -- молвил хозяин.-- В вечную кабалу я к тебе посулился! Ну что же, от своего слова не отступник. Лечи дочку, а за платой дело не станет.
-- Коли так, все заслонки печные задвинь, двери притвори -- и уходи подальше, -- велел Ерема, и пока хозяин не исполнил всего и не ушел в соседскую избу, он столбом стоял, посреди горенки.
А потом знахарь вынул из-за пазухи узелок и начал высыпать из него золу по углам, приговаривая:
-- Заговариваю я от встречного-поперечного, от сглазу-озевища, от притки, от приткиной матери, от. черного, рыжего, завидливого, урочливого, от глаза серого, черного, от двоезубого, от троезубого... Как заря переходила и не потухала, так из рабы Божьей Натальи все недуги и болести моими словами выбивало. Вы, болести, подите прочь от нее в темные леса, на сухие дерева, где народ не ходит, скот не бродит, птица не летает, зверье не рыщет. Запираю заговор свой тридевятью тремя замками, тридевятью тремя ключами, и слова мои крепче камня, острее булату!
Изгнанник приник к щелке, чтобы ни слова не упустить, и тут... тут словно бы ветер мимо него прошумел.
Скрипнула дверь -- неужто вернулся хозяин? Нет! В избе появилась высокая женская фигура, до пят прикрытая большим серым платком. Взвизгнул Ерема и выронил свой узелок с золой.
-- Чур меня, чур! -- размахивал он руками, крестился и отплевывался.-Ведьма, ведьма! Как ты сюда попала?!
-- Да через дверь. Ты ведь лишь печные трубы успел заговорить, -ответила женщина, и в голосе ее дрогнула усмешка.
-- А ворота? Изгородь? -- вскрикнул знахарь.-- Изгородь-то я заговорил, еще как сюда шел!
-- Изгородь для тех преграда, кто по земле ходит. Неужто ты думал, что какой-то золой, будь оны хоть из семи печей, можно меня остановить?
-- Ведьма, ведьма... Иль я слово заговорное спутал? -- спохватился за голову знахарь.-- Не то молвил в урочный час? Нет же, крепко затвердил я, с каким к царскому подойти человеку, с каким к голи перекатной, с каким -- к нечисти, вроде тебя...
-- Тише! -- велела гостья.-- Болящую обеспокоишь.
-- Коли не померла, так спит! -- отмахнулся Ерема.
-- Вот как?.. А тебе и горя мало?.. Для чего ж ты здесь туман наводишь, слова попусту сыплешь?
-- Так ведь народишку лишь бы звенело позвончее да блестело поярчее, гремело пострашнее. Ты вон тоже поди разные байки-сказки сказываешь, когда гаданья свои разводишь, честному люду глаза отводишь.
-- Не понять тебе этого,-- тихо ответила ведьма.-- Всех по себе не равняй.
-- А как жить тогда? -- изумился Ерема.-- Коль не по себе, так по кому? Кто выше? Тогда сам ниже окажешься. Если не по себе равнять -- разве в ком разберешься? А в себя заглянешь -- и другого, будто в зеркале, увидишь.
-- Для тебя все злые заведомо, чего еще видеть? -- молвила ведьма.
-- Отчего же? Вон Савватий посулил гончарню свою, коль дочку исцелю. Стало быть, он добрый... пока.
-- Ты-то исцелишь?
-- Слышь, Ульяна... Помоги!
Изгнанник вздрогнул. Ульяна? Та, что живет у истока?
-- Помоги! -- молил знахарь.-- Чую, есть в тебе сила неведомая. А доход с гончарни -- пополам. Ну, не пополам, конечно, а треть -- тебе! Ты подумай, как много. Целая... четверть!
-- На что мне доход твой? -- усмехнулась женщина.
-- Вот и я про то,-- обрадовался Ерема.-- На что тебе доход? Другим отплачу. Слова лихого про тебя в деревне не скажу, вот и благодарность.
-- Знаю, знаю, что ты меня словами, будто черной смолой, мажешь,-кивнула Ульяна.-- Только клевета -- что худая трава, а траву и скосить можно.
-- Как бы косонька не притупилась, как бы рученька не осушилась,-пробормотал Ерема.-- Помоги мне!
-- Помогу,-- согласилась гостья.-- Да только не тебе и не за доход с гончарни. Прилете... пришла я Наталье помочь. А ты ступай, ступай отсюда!
Ерема покорно пошел прочь, но, едва вышел из избы, кинулся к окошку, да на беду понесло его подслушивать-подглядывать как раз туда, где таился Изгнанник. Наткнувшись на него, Ерема взвизгнул было, да тут же захлебнулся. Молчком выметнулся со двора, и лишь на широкой деревенской улице голос у него прорезался. Бросился он наутек с криком, который всякую нечисть запутать и отвадить должен: "Приходи вчера!.."
А Ульяна между тем заперла изнутри дверь и прошла за занавеску, разделявшую горенку.
-- Наташа, цветик мой! -- услышал Изгнанник ее голос и едва узнал его, так мягок он сделался. -- Открой свои ясные глазоньки!
-- Ульянушка...-- прошелестело в ответ, и больше Изгнанник не слышал ничего до тех пор, пока занавеска не откинулась и Ульяна не вывела на середину избы девушку.
Не знай Егор, что видит ту самую Наталью, коя приходила по весне к колдуну, нипочем не признал бы ее! Исхудала, почернела... Голова ее никла на плечо Ульяны, а та, обводя избу рукой, молвила:
-- Погляди, девонька, на свой дом на родимый. Уйдешь навек -- по тебе каждая половица заплачет, каждое бревнышко зарыдает. А что станется с батюшкой?
-- Не кручинь ты мою душу! -- застонала Наталья, а Ульяна все свое:
-- Ляжешь ты в землю сырую, холодную, и никто никогда не согреет тебя, не приголубит, водицы испить не подаст. Будешь ты лежать в досках гнилых, а твои подруженьки на засидках-вечерницах песни петь станут, косы лентами украшать, в новые сарафаны рядиться, с добрыми молодцами водиться. Наталья схватилась за горло:
