Я вскидываю руку.

— Фьора, я получил твое письмо! Смотри… — Я вынимаю конверт и размахиваю им в воздухе. — Я всегда буду любить тебя!

Она посылает мне воздушный поцелуй и отворачивается.

Пока она идет через причал обратно к женщинам, провожающим судно, ее абайя трепещет на ветру печальным «прощай». Судно уходит от берега всё дальше, и вот Фьору уже не отличить от остальных женщин, она сливается с ними. Но я всё еще вижу плывущие по воде розовые туфли. Они тоже покидают Джидду и танцуют на волнах, как два розовых маячка. Отлив уносит их с собой в море всё дальше, и, наконец, они не выныривают из-под очередной волны. Джидда опять, как когда-то, становится черно-белым фильмом.

«Хабиби, миллионы раз я проигрывала в уме этот момент. Задолго до того, как я набралась смелости предложить тебе свою любовь, когда еще только мечтала о том, чтобы полюбить, я пыталась представить, что будет, если меня разлучат с любимым.

Иногда в минуты слабости я корила себя за то, что нарушила твой покой. Что мешало мне в тот день пройти мимо тебя, сидящего под пальмой? Ведь до этого я часто так и делала: завидев тебя, я ощущала прилив счастья, мечтала подойти поближе, но не решалась…

Долгие месяцы я изучала твое лицо. К тому времени, когда я преодолела страхи, я знала, что ты ответишь на мою любовь. Мне приятно знать, что я не ошиблась. Несмотря на последствия, я считаю, что поступила правильно, когда открыла тебе свои чувства. Благодаря этому я стала самой счастливой девушкой в мире.

Хабиби, Хилаль сообщил мне, что это письмо тебе передадут через тюремного охранника. Не знаю, где ты прочитаешь эти слова, может, в камере, может, на корабле посреди Красного моря, но в любом случае мы будем далеко друг от друга.

Когда я остаюсь одна в своей комнате, я вспоминаю о тебе. Я ложусь на кровать и закрываю глаза, чтобы уловить аромат нашей любви, еще сохранившийся в простынях. Я вжимаюсь лицом в подушку, представляя, будто рядом с моим отпечатывается и твой профиль, надеясь, что твои губы возникнут из ниоткуда и прильнут к моим губам. И я беру вторую подушку, словно это твоя рука, и кладу ее на сердце, потому что там боль сильнее всего.

Я закрываю уши, чтобы услышать твой смех и твои слова, которые до сих пор эхом звучат между стен.

Иногда я целый день стою перед зеркалом, пытаясь вернуться в прошлое. Когда мне это удается, мне кажется, что я стою в твоих объятиях, моя спина прижата к твоей груди, и я руками притягиваю тебя как можно ближе к себе, чтобы мы слились воедино. В такие мгновения мои уши снова наполняются словами твоей любви, но когда я оборачиваюсь, чтобы сказать, что я тоже тебя люблю, то оказываюсь в настоящем, где тебя нет.

Я плачу в пустоту. Я кричу от одиночества. Моя мать приходит ко мне и хочет обнять меня, но я не разрешаю ей, потому что мое тело всё еще помнит твои последние прикосновения и не хочет забывать их. Когда она уходит, я падаю на постель. Потом приходит ночь, и за ней наступает утро, и всё повторяется. Вокруг меня выросла железные прутья, они держат мою душу в тюрьме прошлого.

Когда боль становится невыносимой, я выхожу из дома. Я иду по Аль-Нузле, по тем же тротуарам, где когда-то чувствовала себя королевой, стоило тебе взглянуть на мои туфли, — ты смотрел на них так, будто на свете нет ничего прекраснее. Но всё это тоже ушло вместе с тобой. У меня теперь самые обыкновенные туфли, они ни для кого ничего больше не значат.

Я брожу по улицам до упаду, розовые туфли несут меня мимо слепых прохожих к остановке, и, наконец, автобус привозит меня к Красному морю.

Сейчас я сижу на скамье музыканта и пишу тебе это письмо. Прошел месяц с тех пор, как тебя арестовали.

Я приехала на набережную, чтобы сообщить тебе о своем решении, которое долго откладывала. Растаяли мои надежды на то, что чудо воссоединит нас, что кто-то поможет нам снова встретиться. Хилаль рассказал мне, что ты едешь в Судан. Я обошла всех своих подруг, чтобы найти деньги на фальшивый паспорт и билет, но они все сказали, что не смогут ничем помочь, потому что деньгами распоряжаются их отцы или мужья. Я хотела устроиться на работу, но отец запретил мне даже думать об этом. Он сказал, что в его доме ни одна женщина не будет работать. Вот тогда в моей душе впервые зародились сомнения в том, что когда-нибудь я снова увижу тебя.

Но вчера, хабиби, я решилась. Я сидела на этом же самом месте, спиной к Джидде, и смотрела на море — так же, как делал это ты, приходя на набережную. И ко мне прилетела душа музыканта, о котором ты столько мне рассказывал, присела рядом со мной и тоже стала смотреть на море. Я закрыла глаза, боясь увидеть судьбу, что ждала меня впереди.

Но и с опущенными ресницами мне было не спрятаться от моего будущего в Аль-Нузле. Я знала, что если вернусь, то стану медленно умирать в своей комнате, похороненная заживо законами мужского мира — законами, которые убивают так же верно, как те камни, которыми засыпали когда-то новорожденных девочек. Даже если я послушаюсь отца и соглашусь выйти замуж за одного из его друзей, то что ждет жену, муж которой узнает, что он был не первым ее любовником?

Я оказалась загнанной в угол между бурным морем и мужчинами Аль-Нузлы. Куда идти? Смерть ждет меня с обеих сторон…

Боясь открыть глаза, я всё глубже погружалась в пустоту своей жизни.

Когда я наконец разомкнула веки, передо мной лежало бескрайнее море.

Я хотела сорвать с себя абайю и покрывала и прыгнуть в воду, в завораживающие волны, где снова превратилась бы в веселого ребенка, который наивно плещется, прыгает, кричит и смеется, наслаждаясь краткой свободой и столь же быстротечной красотой жизни, и где всё закончилось бы темнотой и тишиной на дне моря.

Но я не двинулась с места. Мои ноги отяжелели, словно розовые туфли пустили корни глубоко в песок.

Я вспомнила обещание, которое дала тебе, когда мы виделись в последний раз, и хотела завыть, заглушая шум прибоя, но голос не слушался меня. И рука моя тоже не слушалась меня, когда двинулась к сумке, в которой я постоянно ношу твой дневник — твою память. Плача, я положила его на колени и открыла первую страницу.

С тех самых пор, как Хилаль передал мне твой дневник, я старалась оттянуть момент, когда прочитаю его, но вчера мне необходимо было услышать твой голос. Мне нужно было ощутить тебя рядом с собой, чтобы ты помог мне.

Страница за страницей открывалась передо мной твоя жизнь в Джидде: вот ты впервые прибыл сюда, вот тебя, пятнадцатилетнего, дядя отправляет к кафилу, вот ты оказываешься в кафе Джасима. Столько боли, столько страданий я вижу в каждой фразе, столько желания вырваться на свободу! И когда я дочитываю до конца, то несколько минут могу думать только о том, что хочу обнять тебя и сказать, как много ты для меня значишь.

После этого я поспешила к Хилалю. Все мои мысли были направлены на то, чтобы снова оказаться рядом с тобой. Я умоляла его помочь мне. Он согласился неохотно и только тогда, когда понял, что всё это я делаю ради того, чтобы у нас с тобой появился шанс вместе начать жизнь сначала. Он передал мое предложение Джасиму, который, как ты говорил, связан с человеком, имеющим возможность достать для меня паспорт и договориться с таможней о моем проезде.

Хабиби, готовясь сделать то, что я должна сделать, если хочу стать хозяйкой собственной жизни, я ни о чем не сожалею. Я не хочу думать о том, что может случиться. Вместо этого я думаю только о нашей будущей встрече и обещании, которое дала тебе в наше последнее свидание. А ты помнишь тот день, хабиби? В темной комнате горела всего одна свеча. Мы стояли нагие друг перед другом. Только одна половина твоего лица была видна в желтом свете, а вторая была скрыта тьмой.

— Фьора? — прошептал ты.

Я не отвечала.

— Фьора?

Протянув руку к столу, я взяла свечу и поднесла ее к твоему лицу. Я молча разглядывала тебя, наши лица почти соприкасались, только язычок пламени разделял их. Огонь окрашивал твои губы в желтый цвет. По твоей коже медленно стекали капельки пота. Мы с тобой стали зеркалом друг для друга, в нем отражалась наша грусть, и наша любовь, и боль, и желание.