Я стоял, тяжело дыша, и отрешенно смотрел на своих преследователей. Трое мужчин выбрались из джипа и схватили меня под руки. Среди них я узнал Хамида и того седобородого полицейского, которого взяли на место Басиля.

Хамид скрутил мне руки за спиной, щелкнули наручники. Он втолкнул меня в салон джипа, залез следом сам. Двое других агентов уселись на передние кресла.

В салоне джипа задние сиденья были как в скорой помощи — две скамьи вдоль боковых стенок. Хамид сел напротив меня. Джип тронулся с места. «Почему я спокоен? — думал я. — Почему не кричу? Почему не падаю на колени и не умоляю о милосердии?»

Я раскрыл рот только для того, чтобы прошептать:

— За что, о Аллах?

— Ты не достоин произносить великое имя своим грязным ртом! — заорал Хамид.

— Фьора! — вырвалось у меня. Я в отчаянии запрокинул голову, ударившись об окно.

Хамид ударил меня под ребра.

— Да падет проклятье на твою голову, нечестивец! Как ты смеешь упоминать женщину! — вопил он. — И теперь ты получишь сполна за то, что выставил имама на посмешище!

Не глядя на Хамида, я проговорил:

— Прости меня.

— Поздно просить у Аллаха прощения, тебе одна дорога — в ад, иншааллах.

— Пожалуйста, прости меня, хабибати.

— Да ты просишь прощения не у Аллаха, а у женщины! — взвыл Хамид. — Шейх Абдул-Азиз, передай-ка мне дубинку.

Я закричал ему в лицо:

— Давай, бей меня, будущий шейх! Но вот что я тебе скажу: я не совершал никакого преступления, и Аллах тому свидетель. Всё, что я сделал, это полюбил, а любовь послана нам небом.

— Да отсохнет у тебя язык за такие слова, пес нечестивый! Говори, кто эта женщина.

— Никогда. Никогда я не допущу, чтобы ваши руки прикоснулись к ней.

— Не будь героем, — сказал Хамид. — Говори, как зовут эту подлую женщину, во имя Аллаха, или я сломаю дубинку о твою голову.

— Никогда. С ней благословение Аллаха, а не с вами.

Шейх Абдул-Азиз, заменивший Басиля, обернулся и ударил меня с криком:

— Заткнись, проклятый, бессердечный!

— О, Фьора, я буду скучать по тебе.

Рука Хамида взметнулась в воздух. Он избивал меня, и полосы огня вспыхивали на моих плечах и спине. В запале он не заметил, что его гутра упала на пол.

Наконец он остановился, запыхавшись. Я сидел с опущенной головой, с мокрым от слез лицом. Передохнув, Хамид ткнул меня дубинкой в бок и спросил:

— У нас нет времени. Где живет эта вероотступница?

— За что ты называешь ее вероотступницей — за то, что она любила меня? Зачем тогда людям сердце, если нельзя любить?

Он отбросил дубинку и стал колотить меня кулаками. Я в конце концов взмолился:

— Всё, не бей меня. Я скажу, кто она такая.

Его темные глаза недоверчиво уставились на меня. Он подобрал упавшую гутру, надел ее.

— Шейх Абдул-Азиз, останови машину. Он собирается рассказать нам, где живет эта женщина. Мы знаем, что она из Аль-Нузлы, так что сможем заодно забрать и ее по дороге.

Через тонированное стекло я увидел очертания девятиэтажного дома. И в первый раз захотел, чтобы в этот момент Фьора не смотрела в окно. Я молился о том, чтобы ее не было дома или чтобы она была чем-то занята. Я не хотел, чтобы она заметила меня, как в тот раз, когда я танцевал перед ее домом под дождем или когда вел мимо слепого имама — еще до того, как он стал нашим курьером. Однако сердце мое чувствовало, что Фьора там.

Я опустил голову еще ниже и, глотая слезы, заговорил:

— Я скажу вам, кто она такая, потому что горжусь тем, как она выглядит, как говорит и думает. Я опишу ее с головы до пят, и тогда дело будет за вами. Сможете ли вы найти ее по моим описаниям? Для этого вам придется постучать в каждую дверь Аль-Нузлы и пройти на женскую половину каждого дома. Вам придется остановить на улице каждую женщину и снять с нее покрывало. Вам придется проникнуть в женскую часть всех автобусов, что ходят по Аль-Нузле, всех парков, всех магазинов. И вам придется сломать стены в мечетях, которые отделяют молящихся мужчин от женщин. Я обещаю вам, что если вы проделаете всё это, то найдете ее, потому что она не похожа ни на кого. Ее ум сияет, как мрамор дворцов, а глаза отличаются от миллиона других глаз, потому что в них сквозит решимость и сила, и от этого они становятся еще прекраснее. Потому что эта женщина знает, что такое истинная любовь.

Резкий тычок в голову заставил меня замолчать. Хамид закатал рукава и отложил гутру на сиденье рядом с собой. А потом взял в руки дубинку и толкнул меня, чтобы я опустился на колени.

Джип проехал вдоль всей Аль-Нузлы и по улице Мекки, потом свернул налево, к центру Джидды. Сделав еще несколько поворотов, он прибыл к центральной городской тюрьме, куда я когда-то приходил, надеясь повидаться со своим другом господином Молчуном.

По коридорам тюрьмы трое полицейских тенью сопровождали меня. Я на ходу пытался оглядеться. Мы проходили мимо множества закрытых и открытых дверей. Сквозь зарешеченные окна я видел заключенных, неподвижно глядящих на грязную стену перед собой. Под ногами у меня хрустела битая плитка. Всё здесь было старое, сломанное, грязное.

В конце одного из коридоров я рискнул обернуться. Он тянулся, как бесконечная черная дыра, длинный и душный.

Хамид снял с меня наручники и впихнул в тесную камеру, сказав:

— Надеюсь, скоро тебя казнят, иншааллах.

Железная дверь с лязгом захлопнулась.

В глубине камеры сидел человек африканской наружности. Увидев, в каком я состоянии после побоев в джипе, он встал и носовым платком вытер кровь с моего лица.

— Будь терпелив, мой сын, — сказал он. — На, выпей воды. Ты похож на человека, которому есть что рассказать. А у меня есть всё время в мире, чтобы выслушать тебя. Но сначала тебе нужно отдохнуть.

Камера была очень тесной. Под потолком горел флюоресцентный светильник, на дальней от двери стене было крошечное окошко. Днем и добрую половину ночи в камере горел ослепляющий свет, и было жарко, как в пустыне.

На полу не оставалось почти ни одной целой плитки, повсюду шныряли пауки. Все стены и потолок были пропитаны запахом рвоты. Вдоль стен лежали два матраса, оба тонкие и в пятнах мочи. На них обезумевшие от страха мужчины мочились под себя, как младенцы.

На следующий день, выслушав мою историю, мой сосед по камере — мусульманин Мустафа из Нигерии — воскликнул:

— Какая замечательная женщина твоя возлюбленная, Насер! Она достойна быть пророком за то, что сумела придумать и осуществить гениальный план соединения со своим любимым. Так что держи голову выше. Тебе повезло быть рядом с этой сильной женщиной. И не отчаивайся, Насер, наш путь в этом мире не долог, так радуйся же тому, что такая удивительная женщина, как Фьора, подарила тебе шесть месяцев своей жизни.

17

Прошло пять дней с тех пор, как полиция поймала меня и привезла в тюрьму. Сейчас утро, половина шестого. Время превратилось для меня в наваждение, я считаю секунды, минуты, часы, дни, потому что придумываю собственный календарь, первым днем которого стал тот день в июле, когда в моей жизни появилась Фьора.

Я сижу на жидком матрасе, напротив Мустафы. Он повернулся лицом к стене и спит в резком свете флюоресцентной лампы.

Я обхватываю колени руками, раскачиваюсь взад и вперед. Я постоянно сражаюсь со своими мыслями, не желая думать о грозящем наказании. Мустафа сказал, что нет никакого смысла думать об этом дне. «При рассмотрении твоего дела тебя не будет в суде, — объяснял он. — Тебе не разрешат нанять адвоката или защищаться самому. Не объявят приговор, не скажут, когда он будет исполнен. Когда решат, что настало время, за тобой придут и отвезут на Площадь Наказаний».

Поэтому я стараюсь думать только о Фьоре. Скоро придет охранник, чтобы отвести меня в тюремную мечеть. В первые дни я отказывался ходить туда, и меня волокли силой через всю тюрьму в другое крыло. Но Мустафа посоветовал мне не сопротивляться. Зачем лишний раз подставлять спину под удары? «Помни, что Аллах принадлежит не только им. И вообще не стоит упускать шанс выйти из камеры на воздух».