- Это вызывалось необходимостью? - осведомился Линьков.
- Да как сказать... Никто нас, конечно, не заставлял, скорее даже наоборот... Но мы с ним занялись одной проблемой - наполовину в порядке личной инициативы... Ну, вот и...
- Вы с ним? - переспросил Линьков. - То есть это была ваша совместная работа? Чем же тогда объяснить, что вы как раз в последнее время реже оставались в лаборатории?
- Личные обстоятельства - вяло пробормотал я.
- А Левицкий как к этому относился? Вы с ним не ссорились из-за ваших частых отлучек?
- Нет... Но вообще мы с ним за последний месяц несколько отдалились друг от друга...
Все получалось до крайности нелепо, и я это понимал даже в своем угнетенном состоянии. К чему эти категорические заявления насчет невозможности самоубийства, когда тут же выясняется, что мы с Аркадием за последний месяц мало виделись, даже в ущерб совместной работе, и что накануне смерти он вел себя довольно-таки странно, а я понятия не имею почему, да еще и пытаюсь утверждать, что это-де вполне нормально. Я-то сам все равно был уверен, что Аркадий не мог покончить самоубийством, но если ничего не можешь доказать и все выглядит как раз наоборот, то уж лучше не трепаться и не делать всяких торжественных заявлений. Конечно, Линьков тут же заметил, хоть и очень мягким тоном, что, возможно, как раз за этот месяц в жизни Аркадия произошли какие-то важные перемены, оставшиеся мне пока неизвестными, и я ничего не мог по существу возразить. Сказал только, что ведь все же знаю Аркадия не первый год, да и этот последний месяц мы с ним работали с утра до вечера вместе каждый день, а то и вечер, так что вроде бы я должен был заметить, если что серьезное...
- Всякое бывает, знаете ли, - сказал на это Линьков. И, помолчав, спросил: - А вы с ним часто ссорились? Не только в последнее время, а вообще?
- Аркадий с кем угодно мог в любую минуту поссориться, в том числе и со мной. Он вспыльчивый, резкий, если что ему не понравится, он немедленно об этом доложит, без всяких церемоний, - в полном соответствии с истиной объяснил я.
- Нелегко вам, должно быть, с ним приходилось, - вежливо и как бы между прочим заметил Линьков.
- Я-то к нему привык. Вот те, кто его мало знал, те иногда здорово обижались.
- Значит, у него было немало врагов, - задумчиво отметил Линьков.
- Какие там враги! Ну, просто обижались на него люди, а потом проходило это.
У нас ведь особые условия, они... ну, как-то сплачивают людей, всякие мелочи легче забываются, когда все заинтересованы работой на полном серьезе.
- Об условиях работы в институте мы поговорим позднее, - сказал Линьков, - а пока я хотел бы выяснить вот что. Значит, у вас создалось такое впечатление, что Левицкий нарочно затеял с вами ссору, чтобы выставить вас из лаборатории?
- В общем, да, - неохотно подтвердил я. - И, главное, ни с того ни с сего, будто спохватился в последнюю минуту, что нужно от меня отделаться.
- А он знал, что вы собираетесь остаться в лаборатории, или вы ему об этом сказали в последнюю минуту?
Вот именно, что Аркадий не знал об этом, а как только узнал, начал на меня орать, что я ему все записи перепутал и что не будь у него дублирующих кратких пометок в записной книжке, так я бы ему месяц работы погубил, что я это либо умышленно делаю, из мещанской злости, на которую он раньше, правда, не счел бы меня способным, но вот поди же... либо у меня мозги теперь не тем заняты, чего он тоже от меня никак не ожидал. Это был довольно некрасивый намек на мои отношения с Ниной; я, признаться, рассердился и тоже несколько повышенным тоном ответил, что насчет мещанских чувств, мол, чья бы корова мычала... ну, и так далее. Сейчас я был совершенно уже уверен, вспоминая эту сцену, что Аркадий нарочно старался меня посильнее разозлить, чтобы я пулей вылетел из лаборатории, и, конечно, своего добился. Но мне уж очень не хотелось объяснять Линькову насчет Нины и всего прочего, а потому я ответил неопределенно, что, дескать, точно не помню, но вроде бы я заранее Аркадия не предупреждал о своих планах на вечер.
- И у меня такое впечатление, что он вовсе не сердился на меня, а просто очень хотел почему-то остаться в лаборатории один, - добавил я.
Линьков задумчиво посмотрел на меня и поправил очки.
- Вы думаете, что он кого-то ждал? Так я вас понял?
- Примерно так, - неуверенно подтвердил я. - Хотя я абсолютно не представляю, кто мог прийти к нему в лабораторию вечером.
- Кто-нибудь еще оставался вчера в институте, не знаете?
- Не знаю. Но какие же могут быть у Аркадия секреты от меня с нашими сотрудниками?
- Мало ли, - возразил Линьков. - А если он с девушкой хотел встретиться?
Соображение это было в принципе правильное, но в данном случае никуда не годилось. Во-первых, ни одна из наших сотрудниц Аркадию даже приблизительно не нравилась, а, во-вторых, если б такое свидание и вправду было намечено, то Аркадий не стал бы так уж упорно скрывать от меня этот интересный факт своей биографии. То есть он не стал бы бахвалиться, конечно, и не назвал бы имени - это элементарно, однако, я уверен, он дал бы мне понять, просто из мальчишеского самолюбия (которого у Аркадия всегда хватало!), что, мол, он уже свои дела устроил преотличным образом и не очень-то переживает из-за всей этой истории с Ниной.
Но я ничего этого Линькову не сказал, а только объяснил, что не с кем было Аркадию в институте свидания устраивать.
- Да в общем-то все это не имеет существенного значения, - сказал наконец Линьков. - Даже если Левицкий и собирался с кем-то встретиться, то встреча эта, видимо, не состоялась. А если кто и был у него в лаборатории, то все равно пока нет ни малейших оснований предполагать, что произошло убийство.
Кто же мог бы уговорить Левицкого, чтобы тот проглотил снотворное и лег преспокойно на диван, не пытаясь позвать на помощь? Вот в это уж действительно трудно поверить на уровне простейшей житейской логики.
Конечно, Линьков был прав: убийство было так же невероятно, как и несчастный случай, - все факты указывали на то, что Аркадий сам, добровольно проглотил смертельную дозу снотворного. Никакого другого истолкования всем этим фактам нельзя было подыскать. И все же... нет, ничего я не мог с собой поделать!
