Мама тем временем собрала заледеневшую стирку, которая была результатом терпеливого труда и пота, ведь стиральные машины тогда были только в фантастических фильмах. Одежда стиралась вручную, а белье варилось в огромных кастрюлях, разминалось гигантскими деревянными щипцами. На веревке во дворе была от мала до велика (во всех лучших армянских традициях, иначе соседи разгневаются, как так?!) развешена застывшая одежда, как в музее восковых фигур, только у нас экспонатами были не люди, а одежда. Очень смешно каждый раз морозились кофточки, то умоляя о том, чтобы их поскорее согрели, то устремив рукава к небу в последнем бреду. Ледяными брюками вообще можно было ходить на войну, такие они были опасные. Полагаю, раньше именно таким оружием наши предки и пользовались, остается выяснить факт, когда появились джинсы (окей, гугл!). Бабушка разостлала все экспонаты, которые пахли стиральным порошком и дымом, перед дровяной печью. С каждым сантиметром оттепели дом все гуще наливался запахом копоти.

Бабушка старательно сушила одежду, среди которых было очень много переделанного старья. Магазины тогда изобилием не отличались, а детей одевать – необходимость. Навыки некогда знаменитой швеи (ее фотографию печатали в какой-то комсомольской газете за лучший труд, до сих пор храним эту вырезку) дали нам возможность иметь теплые жилеты под свитерами, которые спасают нас от зимней стужи. Спасать-то спасают, но, чтобы их было удобно застегивать, бабушка цепляла на них пуговицы размером с параболическую антенну, иди теперь и доказывай в классе, что это пуговица, а не механизм от куклы, который если нажать, скажет «мама».

С наступившей зимой предпринимательские навыки бабушки не ушли в спячку. Теперь она перекраивала что только можно всем соседям, знакомым, родным, родным соседей и так считай весь город в твоих клиентах. Такое только с небес даруется, такому менеджменту и маркетингу ни один Тейлор и Котлер не научат.

В школе на уроке рисования нам задали нарисовать дом. У всех почти до единого из дымохода редкими кудрявыми волосами просился наружу дым, настолько он врезался в наши ноздри. Только у Юли он отсутствовал. И одежда у нее не пахла, как наша.

Юля, в твоем доме никого нет? – спросила не без зависти учительница.

Почему же? Есть, – удивилась Юля.

А тогда, где дым из дымохода?

А у нас дома нет дыма, у нас стоит небольшой обогреватель.

Ясное дело, и одежду они стирают и сушат дома, чтобы не приелся этот, затопивший все, запах. Семья Юли перебралась в Степанакерт из Москвы вскоре после войны. Не успели мы с ней толком познакомиться и пообщаться, как они уехали обратно. Зато фото на виньетку сделали.

Ложечка сахара за музыку

Однажды в какой-то четверти мы начали изучать пение. Урок был по понедельникам пятым по счету. Его мы ждали с нетерпением, потому что Розита Карленовна, эффектная светлая женщина, с голубыми тенями до самих бровей и моднейшей стрижкой «итальянка», ритмично хлопала левой ладонью по неподвижной правой, которая покорно поддавалась каждому хлопку и припевала «ми-ме-ма-мо-му-у-у». Мы же должны были октава за октавой вытягивать из себя все эти мычания. Людмила Андреевна (да, славянские имена у нас в избытке), директор школы, каждый раз чувствовала себя на пастбище, когда проходила мимо этого класса, что находился у самой учительской. Ей даже становилось как-то не по себе, ведь одета она с лоском: юбочка, коротенький пиджак с выразительными плечами, каблуки, брошь на зависть Эдите Пьехи, укладка на зависть Мерелин Монро, пусть земля ей будет пухом.

Как-то в очередной понедельник Розита Карленовна решила научить нас нотам.

Ребята, это язык музыки. Всего существует семь нот, а вместе они составляют октаву. Кстати, есть среди вас желающие поступить в музыкальную школу? У нас там сейчас как раз набор идет.

Я.

На каком инструменте ты хочешь играть?

На скрипке.

Какой утонченный выбор! Тогда останься после занятий, пойдем вместе, запишемся. Не беспокойся, домой я тебе проведу.

Этой выскочкой оказалась безусловно я. И на скрипке играть я решила именно в эту секунду. Совру, если скажу, что это было моей давней мечтой, ведь давними в моей жизни семилетней продолжительности могут быть только сопли, и еще совру, если скажу, что когда-то в лицо видела скрипку. В лицо я видела только дядин барабан и кларнет двоюродного брата, а скрипка – это выбор подсознания, иначе никак не могу оправдать такое стремительное развитие событий.

Мои родители и бабушка хорошенько переволновались, не застав меня после занятий в школе (одноклассники им потом сообщили, что ушла с Р.К.). Я вернулась домой очень кстати, когда мама и папа все еще были дома на обеденном перерыве.

Что это у тебя в руках? – спросила мама.

Скрипка, – сказала я, вытаскивая из футляра эту восьмушку.

А чья она?

Моя.

В смысле твоя?

Я записалась в класс скрипки. Теперь у меня занятия во вторник и пятницу, после школы.

А нас об этом ты когда решила спросить?

Я же учусь, ничего плохого не делаю. Мама, ты же говоришь, что нужно быть любознательной и всему учиться.

Да, но ты ведь понимаешь, что у нас дома нет музыкантов, и никто тебе не сможет помочь, если что-то пойдет не так. Ты должна будешь учиться всему сама, – говорила мама, сама не понимая, что происходит и каким ходом вообще пошли мои мысли, что я пришла домой, состоявшая в классе скрипки.

Как это не сможете помочь? Бабушка ведь всегда говорит, что в их советской школе учили всему. Если нас сейчас учат нотам, значит и бабушка их знает. Она мне будет помогать.

Счастью мамы не было предела. Как гора с плеч, ушло с ее сердца все напряжение, ведь приставать с вопросами и всеми музыкальными «почему» я теперь буду к бабушке, любимой и неповторимой!

Теперь по вторникам и пятницам она приходила за мной с инструментом в руках, провожала на занятия, ждала меня в классе и делала замечания преподавательнице, которая за неправильную стойку могла либо зарядить по спине, либо уколоть большие пальцы иголкой, чтобы навеки вечной запомнить, как следует держать гриф скрипки и смычок.

Через несколько недель занятий мне задали выучить наизусть двухстрочный этюд. Я оставалась при своем мнении, что бабушка замечательно знакома с нотами, поэтому отдала ей музыкальную хрестоматию и попросила проверить, правильно ли я играю этюд по памяти.

Но я же не знаю нот, – жалобно и чуть ли не плача говорила бабушка, понимая, что меня в этом никак не убедить.

А как же ваша советская школа?

Там мы учились только петь, а не читать по нотам.

Ладно, – сжалилась я, – давай сюда хрестоматию.

Сдаваться было не в моем характере. Поэтому, взяв учебник, я нанесла карандашом под нотами названия каждой и начала играть, выговаривая ноты вслух. Теперь таким аудированием сопровождались все мои домашние задания.

После отчетного концерта бабушка гордилась мной вполне заслуженно. В отличном завершении учебного года была ее стальная заслуга!

Ложечка сахара за печь

Вечерами, когда все уроки сделаны, рюкзак готов к следующему дню, а вещи разложены в той очередности, в которой их нужно будет надеть, мы с сестрой усаживались к маме и сдирали с поленьев тонкие паутинки дерева. Они легче захватывались огнем, а еще огонь ими можно было разжечь гораздо проще, чем бумагой. Бумага сразу превратится в пепел, а если не успеть ее вовремя отпустить восвояси, то она еще и обожжет руку. С деревом все намного предусмотрительнее и надежнее.

Раз в месяц папа стряхивал дымоходы, освобождая тем самым пространство для дыма, чтобы огонь в печи был гуще.

Раз в неделю, обычно по выходным, на этой же печи под чугунным тазиком морщился от жары и духоты картофель в мундире, выплакивал все свои слезы толстый репчатый лук, становился мягче. В это время мама приносила соль, свежий сыр, хлеб из тандыра и зелень, самую разнообразную. Хлеб согревали тоже на печке. Бабушка, кто не боялась обжечься горячей картошкой и луком, выводила их по очереди на тарелки, пока мы собирали незатейливый бутерброд из хлеба, сыра и зелени. Картошка обжигала язык, зубы. Бабушка любила разламывать ее и безжалостно кидать между дольками сливочное масло, которое только что из холодильника. Не понять, маслу нравилось таять в объятиях картошки, или это были слезы о пощаде. В детстве я больше склонялась ко второму, поэтому мои порции обходились без масла, что не могу сказать о зрелом возрасте. Запеченный лук считался особенным деликатесом.