23 июля. <…> Лева вчера рассказал, что <…>. Солженицын был у Твардовского, сказал, что он прочитал 22 номера «Нов<ого> мира», что надо любой ценой удерживать журнал, ибо это историческое явление. Твард<овский> был польщен. Его колебания пока исчезли. Он хорошо себя чувствовал несколько недель, потом поехал в гости к Соколову-Микитову[93], вернулся пьяным и снова впал в запой.[94] № 6‑й журнала будто бы уже подписан.
24 июля. <…> Без двух девять. Снова Бибиси. Минуту назад вертолет с космонавтами опустился на палубу авианосца. Передача обрывается на полуслове: истекло радио-время. Пробую поймать «Г<олос> А<мерики>» — глушат. Но все равно, они на Земле. Слава богу! Я так волновался перед приводнением, что у меня заболела левая рука.
26 июля. <…> После завершения полета на Луну стало как-то неинтересно слушать радио. Все кажется пресным.
Драматический инцидент с сенатором Эд. Кеннеди. Он упал с машиной с моста, но выплыл, а его спутница, бывшая секретарша Роберта Кеннеди, погибла. Сенатор говорит, что трижды нырял и не нашел ее. Заявление в полицию он сделал с большим опозданием, будто бы под влиянием шока. Тем самым он нарушил закон, и полицейский суд приговорил его к месяцу тюрьмы (!). Это может стоить ему и клану Кеннеди всех их политических надежд.
В своей многотысячной библиотеке я могу быстро найти любую книгу, так как они стоят по особой, моей собственной системе. Но нужную папку нахожу с трудом, а их тоже много. Надо выработать тоже систему. В полном хаосе горы вырезок. Зачем их делать, если почти невозможно ими пользоваться?
1970
1 янв. Итак, вступили в «семидесятые годы».
Встречали Новый год у Берковских. Кроме хозяев и сына Андрея с женой, были Ниновы, Анна Борисовна Никритина[1] и Н. Роскина (москвичка).[2]Мы раньше слышали друг о друге и она с первых слов осыпает похвалами мои «Воспоминания о Пастернаке».
<…> Все было очень хорошо, без всяких диссонансов. Пью коньяк.
<…> Повезло с такси и когда ехали к ним, и на обратном пути. <…> у Эммы сегодня два спектакля.[3]
Утром она поехала в театр, а я в Комарово. <…>
Со вчерашнего дня Дом писателей наполнился как обычно детьми. Они бегают по коридору. С утра смотрят телевизор. Столовая переполнена.
Под вечер ко мне заходит Яша Гордин. <…>
Вечером смотрю по ТВ «Принц Наполеон» Шкваркина.[4] В прежние времена эта пьеса была запрещена. Сейчас невозможно понять — почему? Эмма играет очень мило.
2 янв. <…> На обед дали севрюгу. <…>
Появление М. П. — вдовы Ромэна Роллана.[5]
Сейчас Канада передает интервью с Александрой Львовной Толстой.<sup>6</sup> Она рассказывает о духоборах. Прекрасная русская речь, энергичная, быстрая, без признака старческой слабости. Кстати, она говорит не «духоборы», а «духоборцы».
3 янв. Письма от Борщаговского, Ц<ецилии> И<сааковны Кин>, Шаламова <…>.
Саша Б<орщаговский> оплакивает свой фильм, который, кажется, окончательно положен на полку. <…> Шаламов хочет моего совета по какому-то «литературному делу».
4 янв. <…> Израильцы <так!> ловко сперли у арабов советскую радарную установку. Демонтировали и увезли на вертолетах семитонную махину и еще 4 арабов-инструкторов.
5 янв. Бессонница. <…> Почти весь день странное изнеможение, похожее на усталость.
Еще короткое письмо от Ц. И., где она сообщает, что Мацкин сказал ей по телефону, что моя статья о Берковском «превосходна».[7]<…>
Вечером сижу часа полтора у Д. Я.[8]
Рукопись Вас. Гроссмана уже ходит по Лен<ингра>ду.[9]Об этом мне сказал Г<ор>.[10]<…>
Три дня назад сюда приехала М. П. Роллан — вдова Ромэн Роллана. Гор уже тащил к ней знакомиться. Я уклоняюсь.
6 янв. Город Луганск снова переименован в Ворошиловград[11], академии Генштаба присвоено имя Ворошилова и т. п.
Этот фарс повторных переименований во имя человека, который выдал в 37‑м году своих маршалов и генералов палачам, свидетельствует не только о живучей охранительской тенденции, но и о поразительной бедности воображения.[12] Разве нельзя было найти другие способы увековечения памяти, если уж с этим так приспичило? В этом чувствуется жест в сторону Хрущева: на, мол, выкуси… <…>
Знакомство с М. П. Роллан — Майей Кудашевой из мемуаров Эренбурга: маленькой белой старушкой. Говорит, что приехала сюда, так как ей захотелось видеть сосны. Решаюсь задать несколько вопросов о визите Роллана в 1935 г. и впечатлениях от Горького. На обеде у Горького в Горках Сталин, которому рассказали про сына Кудашевой Сереж<у>, которого с женой Г<орький> тоже пригласил на эти дни в Горки, отцом которого был белый погибший офицер, произнес фразу о том, что де, мол, у нас никак не переведутся люди, для которых происхождение человека важнее, чем сам человек. Эта обычная лицемерная ужимка диктатора произвела впечатление. Р. Р<оллану>[13] показалось, что вокруг Горького много «темных людей», что он лишен непосредственной связи с народом и слишком близок к Кремлю…
7 янв. <…> Ездил в город. Книжные магазины. Купил 8‑й том Кони (письма), <…> и еще разную мелочь.
9 янв. Вчера на несколько часов приезжала Эмма. До этого я закончил заявку на «Речной туман». Прочел ей. До чтения она мне нравилась[14], а при чтении я разочаровался. Пусть полежит денька два, а потом уже перепишу. <…>.
Когда провожал Эмму, заболело сердце. И вообще оно побаливает, чорт бы его подрал. <…>
Огромное письмо от В.[15]Ей все не везет. М. б. она из того теста, из которого делают неудачников. <…>
10 янв. <…> Снова приехала из Москвы Вера Шитова в гости к Беньяш. По слухам, у них лесбиянский роман. Так вот, она рассказывает, что в СП решено не привлекать к ответственности всех писателей, протестовавших против исключения Солженицына. <…>
Оказывается, Шитова хорошо знает семью Урицких[16], одна из которых тоже сидела, а потом, уже в мое время, была вольнонаемным врачом на Мехреньге и в Ерцево.[17] <…>
11 янв. Сегодня вечером перебрался в комнату № 17 в противоположном углу коридора, близь биллиардной. Рядом Беньяш. Мне продлили путевку только с этим условием: прежнюю мою комнату уже давно заказал <…> Цимбал.[18]
Сегодня последний день школьных каникул и наконец писательские папы и мамы увезут своих детей, которые 10 дней страшно шумели, орали, бегали и переполняли столовую.
Приехали Добины.[19] Мороз.
12 янв. <…> После обеда появились Берковские. М. Л. Слонимский [20]говорит мне: — А, муромский богатырь!..[21]Он совсем худ и слаб. К нам за стол садится Е. Эткинд: он тоже поселяется рядом со мной в комнате № 18.
Переписываю либретто.
15 янв. Отвез и отдал Каракозу[22]заявку на «Речной туман». Он был дружелюбно деловит, но я после чувствовал стыд… Ну, словно я, шикарная пятидесятирублевая кокотка, предложила дать за три рубля. <…> Для того чтобы писать такие штуки не надо быть А. К. Гладковым. Стыдновато и скучновато. А попросту дело в том, что этот договор мне теперь очень нужен. Иначе я не проживу. <…>
Вчера поздно вечером долго разговаривали с Эткиндом. «Ваша работа о Пастернаке — классика этого жанра». Он дружит с Солженицыным. Его рассказы. Тот «хороший актер» — читает на разные голоса. Он написал вводную главу о Сталине «Этюды о великой биографии»[23]и роман «В круге первом». Прием такой: Сталин читает свою официальную биографию и корректирует ее и одновременно вспоминает, как это было на самом деле. Он еще не закончил новый роман: готово Щ5 глав. [24]Жирмунский[25]рассказывал Эт<кинду>, что цензура сейчас всюду вычеркивает имя Мандельштама. Ж. пишет работу об Ахматовой и в отчаянии.[26]Будто бы это потому, что за границей вышли мемуары Н. Я. [27]Я думаю — это ошибка: вышел пока 3‑й том сочинений с письмами. Если бы вышли мемуары, об этом бы гремело.
